За время пребывания в клубе я целых два раза, с присущей стойкостью, выстоял вахту у дребезжащего аппарата. В этом не было ничего героического, за три – четыре подхода вместительная машинка принимала всю форму. Пока она стирала, можно было подготовить и почистить от грязи бутсы. Разбитые на всю команду обязательства делали монотонный побочный труд не столь обременительным.
В другой ситуации я бы с легкостью махнул рукой и вернулся к картам, если бы точно не знал, что по графику Суворов дежурит сразу после меня, а мой черед будет еще нескоро.
– Сейчас разве твоя очередь? – Спросил я.
– Нет, но меня попросили.
– Кто?
– Слава Кривоножко. На нем вся игра строится, не хочет силы тратить перед важным матчем. Он попросил, я согласился. Он все-таки главный игрок в команде, а я молодой, могу и побегать.
– Это дедовщина какая-то! – Возмутился, Аршак. – Шли его к черту.
Суворов растерянно стоял в центре комнаты, совершенно не зная, что ответить.
– Не прогибайся. – Подбодрил я его. –Сегодня ты за него постираешь, завтра отдаешь свой обед, а потом что? Идем к картам.
За пару минут уговоров чувство собственного достоинства полностью вернулось к Андрею. Дружным квартетом сидели мы за карточным столом, травили байки, делились прогнозами на предстоящий матч. Продлившееся с час веселье, неожиданно прервалось скрипом входной двери.
– Эй малой, иди сюда! – Крикнула выползшая голова Кривоножко.
Суворов заерзал на табуретке. Он пытался что-то ответить, но не находил слов, виновато поглядывая в нашу сторону.
– Ты почему еще тут?Бегом на вахту! – Продолжал кричать Кривоножко, оставаясь на зыбкой границе, разделяющей комнату и коридор.
Суворов, как послушная собака, вскочил со стула с готовностью выполнить команду. Я остановил его мягким жестом.
– Куда ты его зовешь? – Спросил я.
– Старичок, не лезь не в свое дело. А то опять по челюсти схлопочешь. – Ответил он, намекнув на сочинскую историю. Сделав шаг, он прорвал границу, нарушив наше пространство.
– Никуда он не пойдет. – Сказал я, принимая вызов. У меня не было права оставаться в стороне, позволяя ему помыкать парнем и разводить дедовщину. Правила одни для всех и кем бы он не был, он не вправе их нарушать за счет благополучия других. В сложившейся ситуации Суворов был для меня как сын, которого я хотел защитить.
Вид Суворова был жалок. Красный как спартаковский ромбик он застыл посреди комнаты, не зная, что делать дальше. Данное под давлением обещание обязывало его идти в прачечную, но стыд и собственное достоинство где-то глубоко острыми концами кололи прямо в сердце, не позволяя окончательно сдаться.