– Ты прекрасна, – говорю я вслух. Или мне это только кажется. Я не слышу собственного голоса. – Впрочем, как и всегда.
Прекрасное создание улыбается в ответ. Тонкие черты лица обрамляют волосы. Волосы сливаются с окружающей темнотой. Создание словно выглядывает из ниоткуда и видит меня насквозь.
– Нгуен, – выдыхаю я. Или мне только кажется.
Столик между нами пропадает на раз-два, раз-два-три и мы растворяемся в танце. Музыканты проживают печальную сцену из песни словно впервые, полностью отдавшись смыслу слов, озвученных хриплым вокалом. Пианист с необычной легкостью, присущей людям, слишком близко, почти интимно, знакомым с инструментом, бьет по клавишам. Мир на мгновение замирает. А потом… в воздухе остаются только клавиши и вокал. И ни один из этих двоих не собирается сдаваться.
Воздух вокруг нас плотный, но куда бы нас не забрасывал танец, у нас есть пространство. Я жадно хватаю до боли знакомое хрупкое тело женщины, в котором я знаю каждый изгиб.
Ночь окутывает нас одеялом: меня, предвосхищающего сожаление, и ее, прекрасное создание, мою единственную слабость.
– Тут пять комнат. И все пусты, – заключает она.
Контур ее упругого тела зарисован пепельным светом луны. Она молода, но в ней уже есть эта утомленная жизнью грусть, что обычно приходит позднее с годами и опытом. Этого более чем достаточно, чтобы попадаться в ее сети снова и снова.
– Теперь здесь есть ты.
Мятного цвета мятый плащ бесшумно скользит по ее смуглой коже на деревянный паркет.
– Я, ведь, пожалею об этом, – шепчу ей в шею, слившись с ней в объятии.
Она ускользает из них. Вспархивает на подоконник. Ее силуэт грациозно передвигается вдоль. А после, словно найдя наиболее эффектное место, она садится ровно посередине кадра. Свешивает ноги. Луна нимбом застывает за ее головой. На фоне ее тела перемигивается огнями ночной город.
– Я побуду, – не спрашивает она.
Разливаю по бокалам виски. Закуриваю. Наблюдает. Затаилась, чтобы напасть, думаю я.
– Надеюсь, ты не возражаешь.
– Мы с тобой знакомы, скажи, сколько? Ты пользуешься тем, что я не могу тебе возражать.
Словно ангел, спускающийся с небес, она едва слышно приземляется, изящно сойдя с подоконника. Идет ко мне кошачьей походкой, обозначая каждый свой шаг как особый акцент. Тянется за бокалом, искажая само пространство. Я передаю его ей, а после и сигарету. Она никогда не отказывается, если ее угощают сигаретой.
Длинные распущенные волосы с пробором слева. Чёрные брови с черными ресницами. И будто стеклянные, зелёные глаза, смотрят на меня, не отрываясь.
Раненый не знает ничего, кроме своей боли. И, черт с ним, – с тем, что было и с тем, что будет.