– Хочу, чтобы ты в гробу хорошо смотрелся, – усмехнулся он.
И всё было бы ничего, в гробу так в гробу – другого я и не ожидал. Но это пока я тут один, мне даже не страшно. Но я ведь понимал, кого мы ждём. И понимал, что ему нужно – не просто так меня пришить, а устроить из этого спектакль, представление, которое обставить так, чтобы не подкопаться. Чтобы он ещё, наверно, и спасителем стал. Мать его, героем. Вот только этот «герой» так меня боялся, что опасался со мной даже говорить. И нервничал. Буравил меня высокомерным взглядом, но на шум с улицы оживился.
Я дёрнулся, увидев её в дверях. И бессильно выдохнул, увидев того, кто приехал с ней.
Ёб твою мать! Я закрыл глаза и сердце пропустило удар.
– Спасибо за службу, Роман Валентинович, – как сквозь вату звучал довольный голос губернатора, выговаривающий в отчестве моего «друга» каждую грёбаную букву.
Я шарахнулся затылком о столб со злости. Подтянул к себе ноги. Сцепил зубы. И всё же встал.
– А чего хромаешь? – словно дорогого гостя принимал моего безопасника урод.
– Так пальнула в меня, представляешь? – толкнул он Янку со связанными за спиной руками к губернатору. – Вроде ехали, всё нормально. Остановились поссать. А она волыну выхватила и давай шмалять. Пришлось связать.
– Стареешь, – усмехнулся губернатор. Он сорвал скотч у Янки с лица и так восторженно-плотоядно глянул, что я дёрнулся со всей силы. Безрезультатно. Столб стоял как влитой. Только балкончик, что он поддерживал, заскрипел над головой.
А этот лживый пёс Валентиныч сам отдал холую губернатора своё оружие в кобуре и второй пистолет, наверное, мой. И когда холуй на всякий случай всё же стал обхлопывать его, мой злой Зверёк развернулась и плюнула «безопаснику» в лицо.
– Ах ты дрянь! – он замахнулся, но не попал. Стал утираться. – Вот что с этой сучки взять? – выругался он.
А она увидела меня, вырвалась и побежала.
– Арман! – Прижалась, ткнулась в грудь. – Арман, – выдохнула так горячо, так искренне, что я ей сейчас всё на свете простил.
Ну не прижалась бы она ко мне так, если бы изменила. Не кинулась бы. Не умела она врать. Но кому-то очень хотелось, чтобы я поверил в её предательство. Чтобы я страдал. Прочувствовал каково это, когда тебя предали все. И я делал вид, что эту наживку по самые гланды заглотил.
«Бандитка моя!» – нестерпимо хотелось прижаться щекой к её волосам, и прошептать хоть что-нибудь ободряющее, дать понять, что каждой клеточкой души люблю её. Но я стоял и себя накручивал. Может она с Бломбергом не спала, но она его нарисовала. И я должен быть сердит, зол, суров, и крайне, возмутительно несправедлив. Так надо. Иначе она разревётся. А она должна быть злой и сильной. Хрен знает, как оно пойдёт.