«День, наверно, такой, – захлопнул я за ней дверь и отправился в душ. – Бляцкий сорокет. Словно за какой-то рубеж шагнул, разменяв пятый десяток».
После, стоя в халате у окна и запивая таблетку – голова так и не прошла – я смотрел на здание Галереи, что с мансардного этажа известного доходного дома просматривалось как на ладони.
«Арман-Галерея». Частный музей искусства. И этот, что напротив окон, у меня не один. Таких Галерей я открыл несколько, в разных городах мира. Наверно, надо гордиться. Построенные на собственные деньги, охраняемые покруче чем Форд-Нокс (хранилище золотых запасов США), в моих Галереях находились и ценности, пожалуй, покруче. Лучшие музеи мира доверяли мне, Арману Чекаеву, когда-то нищему детдомовскому парню, выставлять свои шедевры. Являл этому миру я и жемчужины частных коллекций. По секрету: не все они даже чужие.
– А я, блядь, не смогу отличить Ван Гога от Шишкина, но горжусь парком вокруг Галереи, по которому теперь гуляют мамашки с колясками. Чтобы его сохранить, я отвалил департаменту бабла больше, чем мне отвалили на Сотбис за маструбирующую бабу, недорисованную каким-то несчастным австрийским эротоманом. Простите, недописанную, – усмехнулся я, сделав глоток безвкусной ледниковой бурды из стеклянной бутылки (терпеть не могу пластик, алюминий, тетрапаки) и сморщился. Всё же вкуснее, чем колодезная вода до сих пор ничего не придумали.
Или это я всем пресытился? Всё набило оскомину? От всего устал?
Нет, кое от чего не устал.
Нацепив привычные классические джинсы, чёрный свитер и мягкое пальто, на дворе всё же был октябрь, не май. Хотя в этом городе всего два времени года: грязь подсохла и грязь подмёрзла. В общем, я снова преодолел мост через канал и те считанные сотни метров, что отделяли меня от Галереи. Вытерпел поздравления сотрудников, что радостно набрасывались на меня в каждом коридоре. Ответил на пару десятков сообщений и звонков, включив телефон. И наконец, оказался там, куда спешил – в своём рабочем кабинете.
Там в секретной нише в стене, за какой-то мазнёй стоимостью пару миллионов зелёных под бронированным стеклом прятался рисунок на простом альбомном листе. Не потому, что представлял какую-то большую ценность. Я даже не знаю откуда он у меня. Просто однажды, перекладывая старые бумаги, я его нашёл и с тех пор им болел.
И потому прятал, что каждый раз покрывался липким потом и нервно сглатывал. Словно мне снова приставляли тот пистолет к виску, когда я на него смотрел.
Мне никогда не забыть холодный щелчок затвора и равнодушный металл, ткнувшийся в кожу. Никогда не забыть, как растекалась по снегу лужа крови под моим лучшим другом, хрипящим в предсмертной агонии, глядя мне в глаза: «Иуда!» И никогда не устать, всматриваясь в эти линии, выведенные простым карандашом, чувствовать себя живым.