– Вы же знаете эту историю как один парень, увлечённый сокровищами Третьего рейха, искал клад, а другой – своих родственников по отцу?
– Да, – кивнул я. И даже возрадовался: ну хоть что-то я знал.
– Так вот. Мартин Нойман, старик, которого чуть не довели до смерти в кутузке, был Зверю не только не двоюродный дед, а в принципе не родственник.
– Но как?! – недоумевал я.
– Это сейчас всё просто: тест ДНК и всё ясно. Сейчас даже на некоторые картины делают такие тесты. То волос художника найдут, то слюну. То сомневаются точно ли была использована, скажем, коровья моча. И сразу на анализ. А тогда всё решали документы. А ваш друг…
– Что-что, а документы он умел подделывать мастерски, – согласился я.
Мне ли не знать. Хоть мои родственники и могли быть из армянских евреев, тех почивших австрийских, от которых я унаследовал Матиса и иже с ним, боюсь, «нарисовал» мне Зверь. Он потому и настоял, что своё наследство я должен продать. Тогда и свёл меня с Эбнером.
– Да, умел, – кивнул Теодор. И жадно припал к принесённой кружке с пивом. Этот разговор ему явно давался непросто.
Сдув пену, отхлебнул и я. И теперь просто ждал, когда он продолжит.
– Есть такое понятие в оценке произведения искусства – провенанс. Мы буквально сегодня говорили об этом с вашей женой, – тепло улыбнулся он. – Но вы, конечно, знаете.
– Конечно, – не стал напоминать я, что у меня больше тысячи картин в хранилище вышеупомянутого Ноймана и каждая с безупречным провенансом. Более того, подкреплённого всеми нужными расписками. И что особенно важно – о продаже. Чёртов немец был безукоризненно щепетилен и сохранил всё.
– Так вот, у Зверя был беспрецедентно идеальный провенанс для себя, как для отпрыска рода Нойманов. Ослепительно совершенный, как настоящее произведение искусства, и столь же великолепно фальшивый.
– То есть он не родственник Ноймана?
– Как я и сказал, – кивнул Теодор. – Сначала это фальшивое родство послужило лишь поводом познакомиться с Романовым-младшим. Способ его заинтересовать, втереться в доверие. Но придуманный по наитию план привёл к настоящим сокровищам, а там пути назад уже не было.
– Но ты? Тебе же было лет десять, я правильно понял? Как ты об этом узнал?
– А я, – он вздохнул, – настоящий потомок Мартина Ноймана.
– Что?!
– Да, – кивнул Теодор. – Самый близкий потомок, если учесть, что всего лишь сын… дочери… брата, – почти по складам произнёс он, давая мне время провести линии генеалогического древа.
– То есть Зверь… – я напрягся, припоминая, – якобы брат твоей матери, а ты…
– Его племянник. А брат Мартина, то есть мой дед «нагулял» его на курорте. Мать, как и дед, умерла очень рано, меня воспитывал отец и его русская жена, – отхлебнув ещё пива, продолжал он. – А мой отец – тот самый бюргер, что седьмая вода на киселе жене Романова и от которого мне достался титул маркграфа. Я рос в маленьком городке близ Боденского озера, недалеко от проданного моими предками аббатства. И понятия не имел ни о каком Ноймане и его кладе, да и о Романове не больше, пока однажды не приехал его внук.