При этом не засунув свой хорошенький нос в мои.
После этих слов Рома обхватывает мои плечи и, чуть сжав их пальцами, двигает меня в сторону, освобождая себе дорогу. Смотрит в моё лицо несколько секунд, словно собирается ещё что‑то сказать, а затем качает головой и, усмехнувшись, идёт мимо.
Безмолвно смотрю вслед его удаляющейся двухметровой фигуре, понимая, что мужа в лице Дроздова мне не видать как собственных ушей.
— И это твоя благодарность за то, что четыре года назад я научила тебя сносно целоваться? — кричу в широкую спину.
Рома запинается на ровном месте и останавливается. Оборачивается через плечо, прищурив глаза, и хриплым, словно не своим голосом произносит:
— Что ты сейчас сказала, Канарейкина?
Кажется, последнее замечание всё же было лишним. Кажется, стоило смириться с поражением и вернуться в аудиторию перебирать кандидатов в фиктивные мужья дальше. Только вот я уже так загорелась идеей, что в загс меня поведёт Дроздов, что просто не смогла смолчать!
— Мне повторить? — вздёргиваю подбородок повыше и складываю руки на груди.
— Рискни.
Дословно повторять что‑то не хочется. А вспоминать о тех поцелуях было ошибкой. И то, что они вообще были… это было фатальной ошибкой моей бурной юности. О таком даже подружкам не рассказывают. Просто тихо хоронят в уголках своей памяти и надеются, что данный позор никогда не найдет выход наружу.
— Мог бы быть и посговорчивее. Я в своё время помогла тебе, теперь твоя очередь возвращать долги. Ничего личного!
— Как же ты меня достала, Канарейкина, — мотнув головой, произносит Рома.
— Я ещё даже ничего не успела сделать, Ромочка! — вставляю ехидно.
Он несколько секунд о чём‑то думает, словно взвешивает все за и против, и вдруг начинает идти обратно ко мне. Широким уверенным шагом. Мне бы хотелось узнать, что он там только что решил в своей голове. Где будет прятать мой расчленённый труп? И я собираюсь об этом спросить, но вмиг тушуюсь, стоит повнимательнее взглянуть в лицо Роме.
От Дроздова исходит мощная аура ярости и чего‑то ещё. Смотрит давяще, принуждая мою тонкую фигурку никуда не двигаться. У меня даже ладони вспотели и язык к нёбу прилип. Лучше б вообще отсох! Все беды в моей жизни — от болтливости.
Рома широкими шагами пересекает коридор. В котором, на минуточку, ни души! Все, как прилежные ученики‑первоклашки, слушают бубнёж декана, доносящийся из приоткрытой двери аудитории.
Не стоило его бесить.
— Эм. Ты, кажется, собирался уходить, — решаю напомнить, потому что уже я пячусь назад к стене, до тех пор пока спины не касается прохлада бетона.