– Мы ведь проиграли, – недоуменно отозвалась Вера.
– Проиграли, хоть и не должны были ни в чем участвовать. Но это не по-русски – а то вдруг люди хоть понюхают процветание.
– Тогда куда же ты уходишь?
– Так ведь теперь другая война.
Вера непонимающе сморщила нос.
Кто он, этот грязный солдат с мрачным взглядом и тяжелыми жестами, ссутулено обходивший комнату квартиры, где совсем недавно Валевские были полновластными хозяевами? Откуда нынче Вера таскала фамильное серебро и комоды красного дерева, когда заканчивался скудный паек.
– Бедная моя Вера, – наконец, проговорил он глухо, без своего обычного добродушно-обличающего тона. – Одна в разрушенном городе… Как же ты живешь?
– Живу… Как все остальные.
– Никто тебя не обижает?
– Из прошлой жизни все сгинули – уехали, умерли, перекрасились.
– Так есть же охотники из жизни новой, – недобро сказал Матвей.
Вера собралась самодовольно отметить, что с ней ничего дурного произойти не может. Однако воспоминания о страхе заходить в неосвещенные подворотни обездвижило бойкий ответ.
Матвей кивнул головой без видимой цели и впал в насупленную мрачность. Вера с трудом сидела на стуле, так ей хотелось лечь в пыли и сумерках.
Так они сидели долго в тот типично хмурый день, быстро перетекший в невнятный вечер. Сидели, взирая на единственную во всей квартире свечу. Вера с трудом удерживала внимание на происходящем, так ныли ее мышцы и особенно сердце. Матвей… Разве такой он был? И его перелопатили, живейшую душу. Революция была чертой официальной, но все пошло прахом куда раньше.
Прахом пошли ее детство и юность. Волшебство тех лет, когда ее восхищал каждый новый закат, каждый лист смородины и каждый жук, спускающийся на землю по ароматному воздуху. Вера ужасалась мысли, что никогда вновь не почувствует наслаждения от существования, от которого, казалось, все вокруг так и готово было лопнуть, разлиться кругом воздушной теплотой. Все было так ново и блестяще, раз она только недавно вышла из ниоткуда. А теперь… теперь шли эти длинные тяжелые дни, дни бессмысленной изматывающей работы в секретариате. Вера любила работу, но ту, которая давала перспективы, позволяла надеяться на какой-то просвет в будущем. А не эти духовные и социальные тупики.
А теперь этот Матвей, призрак ее счастливых, хоть и страдающих по нему дней. Матвей, всегда веселый, дружелюбный и открытый, который сейчас сидел напротив нее в холодной квартире с плесенью на стенах. Матвей, всегда так кстати разбавляющий ее спокойную меланхолию и провоцирующий ее на смех и краски. Она опасалась смотреть на него, настолько ее страшило его серое лицо. Запинающимся тоном она говорила: