Кутилин тогда также мялся, не находя нужных слов. Но Феликс Янович и сам все прекрасно понял. И собственная правота – правота в том, что Афанасьева с дочерью очевидно похитили – ничуть не смягчала боль, сжигающую сердце. Как тогда, так и сейчас.
Неизвестно, как долго продолжались бы терзания Феликса Яновича, но через пару недель утренний субботний пароход привез на пристань Москвы-реки маленького щуплого человечка в ношеном зеленом сюртуке и новеньком пенсне.
Фома Леонтьевич Вяземцев посмотрел на гордые купола коломенских церквей, размашисто перекрестился и, кликнув извозчика, приказал ему ехать прямиком на почту.
В субботу почта закрывалась в полдень, и Феликс Янович как раз заканчивал служебные дела. Появление Вяземцева он явно не ожидал, и поэтому не успел придумать – под каким предлогом отказаться от разговора.
Они вместе вышли на улицу, и, заперев на замок дверь конторы, Колбовский стал ожидать тягостных вопросов. Вместо этого Фома Леонтьевич предложил прогуляться.
– День-то какой! Может, и немного уже таких теплых дней осталось.
– Почему же немного? – машинально возразил Феликс Янович. – Август только начался.
Они медленно пошли вдоль стен старинного Кремля. От древнего кирпича веяло жаром, как от самой истории, творившейся в этих стенах. Фома Леонтьевич, казалось, с удовольствием рассматривает все вокруг и не торопится начать разговор. Колбовский не выдержал.
– Можно узнать – с какой целью вы нынче приехали? – осторожно спросил он.
– Конечно, – охотно откликнулся Вяземцев. – Я привез вам письмо.
– Письмо? Какое письмо? Почему мне? – Феликс Янович в конец растерялся.
– Кому же везти письма, как не почтальону? – добродушно усмехнулся Вяземцев. – На самом деле, это послания от ваших друзей, которые крайне обеспокоены.
Но Колбовский уже понял, о чем речь.
– О, нет-нет! – слабо запротестовал он. – Давайте не будем об этом!
– Будем, голубчик, – Вяземцев неожиданно взял его за руку. – И бросьте вы эти глупые самотерзания.
Феликс Янович настолько растерялся от подобной фамильярности, что не нашелся с ответом.
– Вы зря думаете, что до вашей жизни никому нет дела, – улыбнулся Вяземцев, – есть друзья, которые болеют за вас всей душой. Живые друзья. Которым вы, вероятно, еще не раз сможете помочь. Если, конечно, не утопите себя в вечном сожалении.
– Боюсь, мои друзья думают обо мне лучше, чем я того стою, – невесело усмехнулся Феликс Янович.
– Человек сам никогда не может судить – чего он на деле стоит, – покачал головой гость. – Это, знаете ли, как вести переписку с самим собой – ничего нового вы адресату не сообщите. Судить о нас могут лишь другие.