Кстати сказать, в свое время Наташа в его глазах не выдержала еще одного важного теста. Он дал ей прочесть свою первую повесть, над которой упорно и долго работал, стараясь как можно полнее вложить в нее себя самого, и в конце концов заслужил право признать, что сделал задуманное именно так, как хотел, и достиг желаемого. Реакция Наташи показала, что написанное оставило ее почти равнодушной. Ее интересовали совсем другие дела. Единственное, что Михаил смог зачесть в свою пользу, так это ее слова, что как человек он гораздо интереснее и богаче своего героя. Михаил не стал с ней спорить, только невесело усмехнулся. И сделал вывод, что ни о какой общности вкусов и взглядов у них и речи не может быть. И это сказалось на его охлаждении к Наташе гораздо сильнее, чем ее нежелание перестать красить губы и курить.
В итоге он никогда не жалел, что они с Наташей расстались.
Работа в ОКБ ознаменовалась не только романом с Наташей. В бригаде Николая Васильевича Ломакина, которого Михаил всю жизнь почитал своим учителем, работали еще две девушки. Мила Чумаченко поступила туда раньше Михаила, Вера Разумова – позже, так что к приходу Веры отношения Михаила с Милкой уже полностью определились и вылились в веселое необременительное приятельство без всякой примеси секса – по крайней мере, с его стороны. Милка числилась техником-конструктором, но никаким конструктором она на самом деле не была и работала на подхвате – что-то напечатать, что-то немного почертить. Сама же себя она считала только поэтессой и с удовольствием читала Михаилу свои стихи. Одну неполную строфу он даже запомнил на долгие годы:
Пусть будет все – и слезы, и разлуки
И там-там-там-там-там-там-и ты
И грубоватые мужские руки,
Нежней которых не знавала ты!
Насчет знания нежности грубоватых мужских рук вожделевших к ней ухажеров Милка не преувеличивала, но из ее рассказов однозначно вытекало, что всерьез до себя она не допустила никого, однако ко времени их знакомства как раз и собралась допустить, поскольку твердо решила оставить невинность на родине до предстоящего вскоре брака с гражданином Чехословакии – не везти же это добро за границу, будто на нее не было спроса среди соотечественников. Она даже заранее предупредила жениха, что у нее «был мальчик», хотя «мальчику» еще только предстояло появиться и сделать ее женщиной. Михаилу тогда даже в голову не приходило, что Милкины рассказы допустимо было считать не только дружеской откровенностью, но и приглашением на означенную роль. Он с искренним интересом слушал ее, по ходу дела подтрунивая над ее планами и над персонажами ее рассказов. Милка была невысока ростом, но при этом имела очень рельефное сложение. Демонстрируя различие между ней и собой, Михаил показывал, как стряхивает крошки с груди после еды он (при этом ладонь совершала движения в вертикальной плоскости) и как это делает Милка (тут ладонь двигалась горизонтально). Оба они при этом смеялись. Дома у поэтессы было неблагополучно. Свою мать она любила и жалела и даже свои стихи подписывала девичьей фамилией матери. Плюгавый (по ее выражению) отец был хам и потаскун, но мама все это терпела из-за двоих детей – Милки и ее младшего брата. Среди Милкиных знакомых преобладали редактора художественных изданий, киношники, композиторы, джазовые музыканты и тому подобная богемная публика. Милка просветила Михаила относительно сексуальных пристрастий дам, вращающихся в этих кругах. По ее словам, особую готовность к занятиям оральным сексом (в то время еще не слишком распространенным в обществе) проявляли две категории женщин – певицы, заботящиеся таким образом о наилучшем состоянии голосового аппарата, и врачихи, считающие, что это отлично содействует укреплению их организма. У Михаила за всю жизнь не было среди возлюбленных ни певиц, ни врачих, но уже в скором времени он смог убедиться, что с этим делом прекрасно справляются дамы многих профессий. Видимо, сведения о полезности данного способа любви для женщин так же хорошо распространялись среди прекрасной половины населения, как и сведения о его ошеломляющей приятности и остроте удовольствия среди мужчин.