— Прекрати…
Его ослепила вспышка боли. Он почувствовал, как она открыла эту дверь, раздавила ее, выбросила.
Ее губы сложили слово «Извини», но если она сказала это вслух, он этого не услышал.
{Так мило,} прошептал голос, такой близкий и такой реальный, что мурашки побежали по гребню его уха. {Ты всегда так стараешься.}
Пошел ты.
Его руки упали с ее рук. Пальцы вытянулись. Затем сжались, выпустив какофонию треска.
Если бы он был способен говорить, он бы сказал ей, что никогда — никогда — не простит ей этого.
Но он был не в состоянии говорить. Он не был способен ни на что, кроме как снова и снова бросаться на собственную ментальную стену в отчаянной попытке восстановить контроль.
Даже когда она ускользала все дальше от его досягаемости.
Даже когда его ладони раскрылись, и его ослепило огнем, огнем и огнем.
***
Через море
Маленькая девочка была поражена тем, насколько все было тихо.
Работорговцы пришли посреди ночи, вырвав ее маленькую деревню из глубокого сна. Как и у большинства ее родственников, многие из ее кошмаров вращались вокруг этого момента. В какой-то момент это стало вездесущей опасностью, постоянно таящейся в глубине ее разума.
Но реальность отличалась от ночных кошмаров.
Она всегда представляла себе, что будет больше шума — больше криков, еще больше криков, еще больше затяжных драк. Но люди в широкополых шляпах и их команда наемников первыми напали на самых молодых и сильных мужчин, заковав их в кровати, прежде чем они успели причинить неприятности. И даже те, кто сопротивлялся, были на удивление тихими, их бои были не более чем приглушенным ворчанием и тупой сталью, заканчиваясь поразительно быстро дрожащими последними вздохами.
Мать девушки, их предводительница, не разговаривала с ней, так как их разбудил стук копыт и плач жен. Единственным ее утешением была тихая рука на плече ребенка. Когда они вышли за дверь, она бросила взгляд на свою деревню — на свой народ или на то, что от него осталось после столь стремительного разрушения — и предложила работорговцам условия.
Девушке было не больше тринадцати, но она знала, что мать пытается спасти свой народ от неминуемого. Она также знала, что это не сработает. Кроме кратких приглушенных команд ее матери, никто не сказал ни слова.
Так было до тех пор, пока маленькая девочка не вышла вперед, посмотрела на одного из работорговцев и его блестящие темные глаза и не сказала:
— Вы можете получить за меня лучшую цену.
Слова сорвались с ее губ еще до того, как она полностью осознала, что делает. Работорговец оказался менее устрашающим, чем она себе представляла. Он был невысоким и толстым. Его длинное кожаное пальто было измято и натянуто, чтобы сдержать пухлые плечи, и натянулось еще больше, когда он переместился, чтобы посмотреть на нее. Она знала, что он обратил внимание на ее необычную внешность: ее кожа и волосы были совершенно белыми, совершенно бесцветными, а по коже ползли пятна того, что должно было бы быть ее естественным более глубоким цветом. Один зеленый глаз, один белый. Пряди темного смешиваются в серебристых волосах.