– Тебе снова нездоровится, – раздался ровный голос Эндиана. Он чувствовал, как переполненное досадным чувством слабости тело любимой изнывало, прося хоть немного давно желаемого покоя.
– Кстати, Джорджия, как твое самочувствие?
– Гораздо лучше. – Она тепло мне улыбнулась, точно благодаря за мое внимание. – Правда, временами я чувствую слабость, которая буквально валит меня с ног. Даже не могу понять, что со мной случилось.
Ее взгляд мгновенно помрачнел, и, поднявшись с дивана с помощью Эндиана, она направилась к лестнице. Лишь в этих крепких горячих руках она могла чувствовать себя в безопасности, перестав обращать внимание на те ожоги, которые они неосознанно ей оставляли.
Переведя свой взгляд на Лео, что настойчиво прожигал меня своим недоверчивым взглядом, я пытался понять, что сейчас творится в его голове, заполненной одной, но очень серьезной мыслью, которая давно не давала ему покоя.
Молча смотря на меня, он, в какой-то момент, сунув свои руки в глубокие карманы штанов, прошел мимо меня, затаив какое-то очень сомнительное подозрение, полностью поработившее ее сознание.
Оставшись в гостиной один, я еще долго думал о том, что происходило в стенах поместья Кёллер, сам не замечая, как мои пальцы едва касаются некогда отцовского серебряного перстня, внутри черного камня которого уже давно не было злополучной трещины.
Все вопросы, заполонившие мою голову, уже были давно решены, и я, оставив пространство гостиной в покое, молча направился наверх, желая побыть в полном одиночестве в тихом кабинете Чарлза.
Книги на стеллажах не были моей целью, и привлечь мое внимание они не могли, наконец, оставив поле моего зрения без капли какого-либо внимания. В этот момент я был уверен, что смогу подчинить себе каждый уголок, в котором лихорадочно дрожала темнота. Нужно было лишь немного подождать, дождаться, когда прежние силы вернутся в мое опустошенное тело.
Рене никого не хотела видеть, оставшись одна среди черных, горячо любимых цветов. Только они могли понять то, что ей пришлось испытать, не по своей воле отказавшись от реальности, которой она дорожала.
Заглушив в себе малейшую мысль, она молча наблюдала за цветами, которые безмятежно смотрели на нее, не испытывая ни капли сожаления. Опять они были жестоки с ней, коварны, как никогда. Но Рене хотела дотронуться однажды до них и понять, что шипы давно перестали обжигать ее руки. Однако этого бы никогда не произошло, и она прекрасно об этом знала.
Само понимание того, что отсюда нет выхода, давно было принято ею, как и то безответное чувство, которое истошно кричало внутри ее сердце каждый день, каждую ночь, не унимаясь ни на секунду.