1.
Мой отец принадлежал к числу типичных советских директоров-производственников. Тех, кто окончив профильный вуз, поначалу ишачил по распределению в низовых управленческих звеньях, как тогда было принято, "для изучения жизни изнутри". Получив диплом инженера– железнодорожника, он начинал карьеру с кочегара, потом "вырос" до помощника машиниста и так далее, по восходящей, пока в двадцать шесть лет не стал управляющим крупным областным трестом в Ферганской долине, потом – одним из руководителей крупнейшей всесоюзной стройки, которую я как-то вскользь описал в "Кате Андреевой".
Он очень верил в государство, которому, по его словам, он отдал безупречные 25 лет службы в качестве первого лица. Поэтому, как ни странно, ничего не украл, хотя мог, и в годы гайдаровских реформ его накопленные на счетах Сберкассы 10 тысяч советских рублей в одночасье превратились в сумму, которой едва хватало, чтобы оплатить билет на автобус, чтобы проехать к этой разнесчастной Сберкассе.
Однако это его не сломило. Да и как могли сломить какие-то жалкие деньги человека, руководившего многотысячными коллективами, очень жесткого по натуре, порою жестокого, у которого оставался крепкий тыл – моя мама, которая только и жила заботами об отце, хотя и работала с 9 до 18, и трое его сыновей, воспитанных, мягко говоря, в строгости и боготворивших своего отца?
Хотя, честно говоря, выйдя на пенсию, он сник. Не шибко, но сник. Так уж совпало: перестройка, крушение страны. Государство его кинуло, уравняв с бездельниками, выделив что для руководителя республиканского масштаба, что для пробившего всю жизнь балду дармоеда пенсию в 25 долларов. Я успокаивал отца: дескать, наплюй, прорвемся без этого или иного (в котором он жил) государства. И мы прорывались. Спокойно прорывались. Но с затаенной обидой он ничего не мог поделать. Хотя дело не в этом, конечно. Дело в преподанных им уроках, особенно последнем, позволившем понять мне масштаб его личности… Сегодня, 23 сентября, мой папа умер. И я лечу к нему – в Ташкент.
2.
…Мы похоронили отца в полном соответствии с погребальными правилами Шариата. Иначе быть и не могло, хотя наша семья жила вполне светской жизнью. Впрочем, решения принимал махаллинский комитет – это такая древняя форма местного, узбекского, самоуправления, которую не смогла изжить даже Советская власть. Похоронить отца надобно было в день его смерти. Но старики дали небольшую отсрочку, на 10 часов, дабы за это время мог подъехать я. Но я был уже в Ташкенте за 5 часов до его похорон.