Я с этим обязательно справлюсь.
В свой подъезд вхожу вместе с соседом, живущим двумя этажами ниже и его приветливым лабрадором. Мой вид спасавшейся от атак зомби не оставляет Николая равнодушным, мужчина озадаченно поправляет свои очки, неуверенно спрашивает нужна ли мне помощь и придерживает двери лифта. Но я только качаю головой и сообщаю о намерении воспользоваться лестницей.
Хочется, как можно скорее оказаться в квартире, запереться на все замки, сбросить с себя прожжённую печалью кожу и родиться заново, вдохнуть и обрести спокойствие, но я мазохист, умышленно растягивающий минуты.
Добираюсь до своего этажа, прохожу тамбур и замираю. Внутри раскалывается, растрескивается и разламывается обманчивый и мутный стеклянный лес, впивающийся в каждую клеточку тела острыми углами, пустивший корни с первой секунды мучительной мысли — он с ней.
Сердце сбрасывает терпкие тряпки заблуждения, в которое его завернула чужая ложь и радостно выстреливает в груди, потому что…он здесь. Здесь.
Принц датский сидит на небольшом ящичке, опершись спиной об мою дверь, плечи опущены, хмурый взгляд устремлен в одну единственную известную ему точку. Он все ещё в том же сером костюме, а на ногах черные туфли.
«Черные туфли, — ехидно замечает предсказательница. — Мда, Ника, прозорливый ты ослазавод, а не Шерлок.»
Поворачивает на меня голову, замечает, жёстко сдвигает брови, резким движением копошит светлые волосы и поднимается на ноги. В глазах непроглядная тьма, а в голосе осколки, когда он, подходя, кидает в меня такое простое и едкое:
— Пришла.
— Как давно ты сидишь? — блаженно улыбаюсь.
— Не имеет значения. — хмурится, подходит вплотную и останавливается. Он так близко, что я ощущаю его дыхание на своей коже, его гнев, обиду, злость и есть что-то еще… — Хотел посмотреть тебе в глаза. Услышать от тебя. Лично. Подруга.
— Я заезжала к тебе. — протягиваю руку к его лицу, но он перехватывает. Протягиваю вторую, он перехватывает и ее. Бесится. Плотно сжимает губы, желваки пляшут в танце исступления. А я снова улыбаюсь. Широко и счастливо. Плевать, что меня продают, как товар, плевать. Потому что он здесь.
— Зачем ко мне ездила? — произносит друг, крепко хватая меня за плечи, но я молчу. — Смешно тебе? — раздраженно рычит Рафикович и я ощущаю, как вместе с гневом рвутся наружу краски затравленного страдания.
— Зачем? А? — его руки начинают трясти меня, как безвольную куклу. С каждым следующим словом он выплескивает на меня свою боль. — Ты мне душу всю вымотала! Зачем травишь? Я с ума из-за тебя схожу! Не видишь разве?! Манишь и тут же отвергаешь? Там на скамейке ты горела вместе со мной, я же чувствовал, чувствовал! А потом вскочила и про Дарта начала гнать! И сегодня завела в комнату, снова поманила, вскружила нутро и вдребезги разбила, блядь! Вдребезги! Что за галимая игра, а? Зачем, Ника? — сдавленно сглатывает, рвано дышит, опускает взгляд и спрашивает рвущей душу уязвимостью. — Неужели нравится видеть, как мне херово? Как подыхаю от мысли, что ты не моя? Да я душу ради тебя готов отдать, не задумываясь, а ты…а ты? Плевать хотела на меня. — горько усмехается. — Выбираешь его, да? Что ж. Твое право. — выпускает мои плечи из своего крепкого захвата и этот жест пугает намного больше предыдущей тряски. — Ты теперь чужая…