Толпа внутри радостно улыбается, машет руками, хлопает, и каждый участник манифеста понимает одну странность. Скажи Эрик: «Не иди» — я бы не пошла. Возможно, расстроилась бы, может, наслала бы на него пару легких проклятий, в сердцах крикнула бы: «Остолбеней!» — но осталась бы дома.
И этого никто не знает. Даже сам Эрик. Потому что Ника Туманова всегда поступает так, как хочет сама, и следует совету мудрых сов исключительно своей, местами бестолковой, головы. Но иногда, голос принца датского шаманит надо мной. Конечно же, не всегда, иначе, я бы его закопала где-нибудь на даче, но вот временами…
Например, как в пятом классе, когда Эрик посоветовал перестать отвечать на агрессию Иры Котиной той же монетой, а быть выше. И начал мне вещать эксклюзив своей лекции о произошедших от обезьян…
Я выбесилась и хотела его придушить. Желательно, на месте. Но, к его счастью, свидетелей в школьной столовой было слишком много, поэтому только душевно его ущипнула. Возмущенно на меня посмотрев, он покачал головой и прекратил свой подкаст.
А на следующий день произошло нечто странное. Глупые выпады Котиной ушли на второй план, и я спокойно испепелила ее одним взглядом, заставив одноклассницу замолкнуть.
Или с походами к стоматологу…
Саму идею удаления зуба мудрости отвергал весь мой организм и обещал родным спеть над их телами рапсодию, если они попытаются повести себя опрометчиво и подойдут ближе. А принц приехал, взял меня за руку и сказал с улыбкой: «Одевайся».
В тот же день дантист, какой-то его троюродный дядя, зачем-то посчитал нужным показать мне мой несчастный зуб мудрости, чей корень своей длиной мог сойти за отдельную кость в теле человека, которая потерялась и приросла к зубу…
Врача находка страшно радовала. Он улыбался, тряс ее перед моими глазами и сообщал: «Я впервые за всю свою практику вижу подобное!».
Мы тогда с Эриком не поняли, была ли это реакция на анестезию или метровые корни собственных зубов мне лучше никогда не видеть, но вместе с фразой: «Едрен батон, изверг, изувер, Гималаи…» — я отключилась в кресле.
Знают об этом позорном эпизоде моей биографии только трое. Причем третьему, то есть врачу, сразу как очнулась, сообщила, что никто из его семьи не найдет его тело, если хоть кто-то услышит о случившемся. Мужчина только весело смеялся, а Эрик выводил меня из кабинета, поглаживая по голове.
— Он не понял. Он смеется. — не желая становиться звездой стоматологических хроник, шептала я.
— Он все понял, — уверял друг. — Никому не расскажет, поверь.
— Обещаешь?
— Обещаю. Я все улажу с дядей Самвелом.