Ночь музеев

Бесшумный вечер в одинокой однокомнатной квартире; чистой, правда очень пыльной, но тщательно проветриваемой дабы воздух не застаивался; со свободным пространством посередине комнаты, обставленной избирательно для работы на дому. Здесь был старый светлый комод с тремя ящиками у самой кровати что скрипела пружинами; длинный затемненный временем шкаф со скрипящими дверцами, узенькое кресло для курения и письменный стол, заваленный бумагой покрывшейся пылью и письменными принадлежностями, которые шли в ход многим чаще бумаги.

Власов Владислав Романович был писателем и сидел по обыкновению в кресле изредка бросая тяжелый и отчаянный взгляд на письменный стол, к которому он не желал приближаться с пустой головою, но тяготило его отнюдь не отсутствие вдохновения хотя оно и было добавочной причиной его тоскливого настроения. Владислав Романович, как и всякий писатель, обделенный талантом, предавался унынию и не находил в своей жизни ничего подлинного и счастливого. К тому же удаленный зуб со вчерашнего дня прощался с челюстью отдаваясь томительной болью. То был четвертый по счету зуб, который ему удалили.

–Не буду я теперь улыбаться, никому теперь не улыбнусь, как жить с этой болью, как ее превозмочь? Вон Марья Вадимовна ходит беззубая и всем улыбается, но она ведь совсем другое… есть ли хоть один человек беззубый, на которого можно смотреть без упрека, не придавая должного внимания?.. -Владислав Романович, почувствовав, как голова его потяжелела от обиды и едва сдерживаемых слез, ибо он обладал весьма чувствительным характером, сел в другое положение подперев рукой тяжелую голову; сменив позу он умолк лишь затем, чтобы отдохнуть от слов и придумать в голове следующую жалобу. -Ничего не хочу, ничего мне не надо… только разве что вывести эту боль из моей головы… чтение не дается, письмо не получается, воображение, вот оно-то меня и мучает повсеместно, знает ведь, что ни на что я не годен, знает теперь как мне тяжело и потому бьет из-под тяжка самым подлым образом… но что же дальше? Как жить теперь? Нужно ли жить?

Владислав Романович тяжело вздохнул, и вся комната в его глазах затрепетала от слез, которые мгновенно наполнили глаза, но затем точно от нерешительности никак не могли их покинуть. Владислав Романович вытащил платок свободной рукой и высморкался. Он глядел на стену, почти не моргая и не двигая взглядом; тело и разум желали сна, тогда как сон никак не давался Владиславу Романовичу то ли из-за боли, то ли оттого, что он так извел себя постоянными думами, в которых он всегда находил себя несчастным человеком.