Вдруг в дверь постучали.
– Владислав Романович, что же вы, ужинать не будете? – спрашивала хозяйка Марья Вадимовна за дверью, – я зайду?
– Проходите… – Едва вымолвил Владислав Романович. Дверь отворилась и Марья Вадимовна в своем простецком платьице, с платком на голове вошла, придерживая тарелку супа.
– Вот-с, вам принесла, знаем мы вас, опять хандрите, опять сидите, ничего не делаете. Ну ничего, я положу на комод как обычно, пожалуйста. – С тем она и ушла.
– Потерялась нить, прошло вдохновение… эх, снова мука, снова боль… бездарность вот кто я, пропащий я человек. Вот и шептаться теперь перестали… а что ж моя Варенька? Какая это Варенька? Ах, Варенька, да разве ж так я ее назвал? Не успел и надумать чего, а имя уже есть, но все прошло, теперь уж точно нечего придумывать. Устал я… от жизни или от сегодняшнего? Не знаю. Устал вот и все. Покушаю, пожалуй, да лягу спать.
Владислав Романович лег на кровать и укрылся теплым одеялом завернувшись в него точно в кокон на подобие гусеницы мечтавшей выбраться из оков своего бессилия и тяжкого существования в парящую, грациозную своим полетом фигуру что медленно течет и переплывает в воздухе славно выделяясь своей неподражаемостью и особенностью прекрасных крыльев, тонких как лепесток и не менее хрупких чем маленький пузырек, выскочивший из лужи во время дождя. Владислав Романович чувствовал свою беззащитность особенно теперь когда целый мир со всем своим совершенством выставляемым на показ как бы упрекал его в том что он такой слабый и беспомощный; даже воображение было не на его стороне поскольку время сна самая тяжелая пора для бессонного писателя который чем больше и сильнее пытается уснуть тем более отдаляет от себя всякий сон взамен которому он видит сны своих мыслей направленных неизменно и безжалостно против него, так словно мысли и воображение, видения и образы вдруг обретают свой собственный разум и беспощадно атакуют слабого соперника который даже и не думал защищаться; он принимал все удары как есть воспринимая боль как должное за его существование и способность жить, как нечто неотъемлемое и давно привычное в жизни как если бы собаку ежедневно колотили понуждая ее смириться со временем с тем что не является для собаки обязательным так как она в любой момент может сбежать или дать отпор, но что собака принимает как должное.
Свет и тьма виделись Владиславу Романовичу точно цепь фонарей, разделенных расстоянием. Светало с левый на правый глаз как при движении; глаза у Владислава Романовича оставались закрытыми. Он не открывал их ни под каким предлогом и особенно тем, что светает так будто бы кто-то стоял со свечой в руке или посветил в его окна ярким фонарем; больше он не верил лукавым уловкам собственного разума. Он понуждал себя спать несмотря ни на что, но сон в ответ лишь фыркал и смеялся над ним как избалованный ребенок, который убегает от своих родителей насмехаясь над их медлительностью и бесповоротностью.