– Ну, а как теперь насчёт этой самой невст? – поинтересовался Никита.
– Теперь всё в порядке. Продействовало это ведьмино снадобье с неделю, а потом прошлось как рукой сняло. Я ведь тоже не лыком шитый, а хреном делан: на злое снадобье я своё снадобье изобрёл.
– Какое же? Скажи, если не секрет! – любопытствовали мужики.
– Во-первых, овсяную кашу ем, сырые яйца пью, сахару без нормы ем. Вот только, мужики, не знаю, где бы достать шпанских мух и бобровый струи. Тогда бы я и вовсе злополучной знахарке прямо в глаза бы сказал: «А хреника тебе в правый глаз не хошь, чтобы левый не моргал!» – горделиво сказал Ершов.
Мужики, заинтересовавшись рассказом Ершова, скрытно, чтоб он не догадался, насмешливо хихикали, а то и хохотали прямо в открытую, зная, что он не подозревает, что над ним, подшучивая, смеются. Ему же кажется, что мужики ему поощряют. Между тем, сам хозяин дома Василий Ефимович, изрядно развеселившийся от выпивки, громогласно и властно управлял всем ходом пира. Среди прочих людей и гостей всюду мельтешилась его красная сатиновая рубаха-косоворотка, всюду виднелась серебряная цепочка, прицепленная к часам в кармашке жилета и волнами растянута во всю грудь. Почти беспрестанно слышался его властно-повелительный голос, в песнях особо выделялся и разносился по всей улице из открытых окон возницы его басовито-зычный голос. Иногда он одиночно пускался в пляс, припевая свою любимую песенку «Устюшенька, моя душенька!» Сильный, бодрый, упитанный, полное, холёное, чисто выбритое лицо, пышные чёрные усы, обличием схожий на барина, в полном расцвете творческих сил, на тридцать седьмом году своей жизни он, как говорится, в коренном дрызгу! В селе Василий Ефимович среди мужиков пользуется большим авторитетом и уважением.
Среди шума и пьяной кутерьмы слышалась песенка, петая Дунькой Захаровой: «Трубочиста любила, сама чисто ходила во зелёный сад гулять!» Как бы соревнуясь с ней, Николай Смирнов пропел свою любимую песенку: «Эй, вы, ребята! Эй, вы, кадеты! Не робейте никому! Я под солнышком иду!» – слышалось его задорное пение. И вынув из кармана пачку папирос «Стенька Разин», Смирнов, закурив и ухарски пыша дымом, запел «Хаз-Булат», и, бросив эту песню на первом куплете, вздумалось ему запеть другую:
– Как это запевается, песня, в которой поётся «В хуторочке жила молодая вдова», – допытывался Смирнов у соседей по лавке, где он сидел.
– Нет, давайте споём «Коробушку, коробушку»! – требовательно голосила Дунька.
Эту песню, причём под гармонь, спели сполна, пели всем пиром, не пел если только один Яков Забродин.