– Оттуда все проблемы, – вдруг, как в первый раз, озаряет меня давно знакомая истина. – Мы хотим всего и сразу, а потому и упускаем самое главное, даже не знаем, что конкретно, но что-то упускаем, то, без чего терпим неудачи.
– Неудачи? – Самодовольно хмыкнул тот. – Не знаю, о каких неудачах ты долдонишь, но у меня их нет.
Я оцениваю его презрительно-жалостливым взглядом. Вот человек, лет двадцати четырех, человек, утративший стимул жить, но живущий из инстинкта самосохранения. Он не осознает и всячески отрицает утрату стимула и верит, будто однажды на что-нибудь сгодится. Нет, ни во что он не верит.
– Мы терпим неудачи, потому что концентрируемся на желании получить все и сразу. Оно пустое, оно нас изводит, но мы отдаем крайне много энергии ему, не отдавая энергии самому процессу. Вот в чем наша ошибка. Но нет ли и других? Хотим всего и сразу, не имеем терпение, хотя всему миру кричим об обратном. Какие же мы ничтожные…
Очередная девушка, вылетевшая крохотной птичкой из метро, пересекла проспект и скрылась за углом торгового центра. Я взглянул на часы: пора, уже давно пора ехать домой. Поднял глаза: по оживленному лицу Бориса и без подсказок можно было понять, что беседа про автомобили взбодрила его, как будто он с самого начала подыскивал возможность завести именно этот разговор. Бодрости в нем сейчас столько, что хватило бы на трехчасовое беспрерывное пустословие…
– Ну ладно, пойду уже.
– Погоди, – он достает сигарету и зажигалку. Как много не озвученного, как много он еще готов выдать. Его глаза, несмотря на туман опьянения, охвачены диким стремлением – все и сразу. Но именно благодаря этому стремлению они кажутся сейчас живыми. – Дай докурю только.
Я жду, но первым не завожу разговор, хватит с меня. Борис будто бы не знает, какую темы уложить в несколько минут, и поэтому размеренно курит, как можно дольше задерживая дым в легких, чтобы впитать в себя каждую молекулу никотина. От усталости я сверлю друга взглядом и мысленно уговариваю сигарету быстрее кануть в небытие.
Наконец дотлевший окурок падает на землю. Мы пожимаем друг другу руки, и я ныряю в метро. Спускаюсь на перрон и останавливаюсь ждать там, где тормозит последний вагон. Платформа, не считая парнишку лет двадцати в нескольких шагах от меня, пустует. Гудя, подкатывает поезд, и я сажусь на свободное место, каких полным-полно. На станции Технологический институт вагон целиком забьется, а пока что можно прикрыть глаза, прислониться затылком к стене и думать. Думать много, ощущая, как скользит по рельсам поезд, ощущая головокружение от циркулирующих вместе с кровью капель алкоголя, ощущать пустоту в голове, в которой болтаются мысли… А, собственно, какой частью тела мы думаем? Где зарождаются мысли? Они ведь не просто так появляются, они возникают по сигналам анализаторов, например, мы видим дерево и думаем о том, что видим… Мысли не могут блуждать по всему мозгу, они просто обязаны где-то скапливаться и проявляться, а, значит, должен быть некий орган, отвечающий за генерацию мыслей, соответствующих поступающим сигналам от анализаторов. А, значит, всякая мысль – это отражение состояния, это вынужденная мера, воспринимаемая нами в качестве побочного продукта. Мы умеем читать собственные мысли, потому что в процессе эволюции выработали способность говорить, именно это и отличает нас от животных. Но в каком же месте головного мозга находится тот самый орган отвечающий за способность мыслить?