– А сколько тебе осталось учиться? – Сдерживая злобу, спрашиваю я, в надежде, что она уловит ход моих мыслей.
– Год.
Я молчу. Покусываю губы, за что Карина легонько, как будто строгая мать, бьет меня ладонью по губам:
– Сколько раз я тебя предупреждала: не кусай губы!
Возмущение накатистой волной порывает выбросить руки в стихийном движенье, но железными цепями сковывает тело легкое подобие шока. Карина, разгорячившись без веского повода, уже переступила все границы.
– Зачем про учебу-то спрашивал?
– Да так, из интереса, – отмахиваюсь я. Что-либо объяснять… Сдались объяснения тому, кто ничего не слышит, будучи охваченным неукротимой яростью…
– Из интереса… – Передразнивает она меня. – У нас как будто из интереса все и происходит. Может, любишь ты меня тоже из интереса? Чтобы только узнать, что будет?
– Не неси чепухи…
– А ведь даже не пытаешься переубедить! Может, я и в самом деле права? Ну, права или нет?
– Нет, – с неохотой сквозь зубы выдавливаю я. Опровергать ее заявления равносильно попыткам затушить возгорание бензином. Нелеп музыкальный дуэт, когда инструменты фальшивят, выдают не свои звуки, когда, вдобавок ко всему, их еще неправильно держат…
– А такое ощущение, будто бы да. Сегодняшняя прогулка тоже ради интереса, или, может, у тебя каждая прогулка со мной только ради интереса? – Не унимается она. Еще чуть-чуть, и я поднимусь и без прощания уйду… Да куда я уйду. Только мысленно и то трусливо, словно сбегая с поля боя.
– Хватит, сколько можно…
– А то что? Что? Ты только так и можешь жалобно упрашивать меня, как будто выпрашивать конфетку и матери. Это все потому, что ты слабохарактерный! Нет в тебе твердого, мужского! Ты просто маленький мальчик. Пустослов – вот, кто ты на самом деле.
Не выдерживаю. Не знаю, как сорвался. Щелкнуло что-то в голове, и понеслась… Сжатая в кулак рука сама собой застучала по покрывалу, глаза сами собой быстро заморгали, словно не желая лицезреть вспышку разрушительного гнева. В доли секунд я видел, как, боясь, сжимается она, как оцепенело от страха ее тело… Но я не останавливаюсь, стучу до пены на губах, до боли в руке… А потом… Потом опустошение. Бессилие.
В страхе я беспокойно оглядываюсь – так сильно колотится сердце, – к счастью, замечаю я, поблизости никого. Никто с интересом не наблюдал вспышку гнева. Никто не видит плачущую девушку… Она закрывает лицо руками, всхлипывает, и при этом сдерживает заливные рыдания. Я прижимаю ее как можно ближе к своей груди. Карина вырывается, отталкивается слабыми руками. Я молчу. Крепко удерживаю ее. Пытаюсь сообразить хоть что-то… Наконец обессилив, она опускает руки…