– Выбрала! Хочу вот это, – она переворачивает винную карту и аккуратно, с какой-то высокой манере, указывает пальцем на строку, словно спрашивая разрешения.
– Что-что, а сухие я не люблю, – и взгляд ее тут же тускнеет, словно я отказался покупать это вино.
– Мне одного бокала будет достаточно.
Я киваю. На большее и не рассчитывал, все-таки пришли мы сюда не для того, чтобы упиваться до потери сознания… Мы пробегаемся по основному меню, где я тоже толком ничего не выбираю. Причем сдерживает меня не скудная зарплата ассистента, из-за которой жизнь на широкую ногу пришлось запереть под замок, а растерянность… Если бы мы были завсегдатаями этого ресторана…
– Выбрала! Индейка с грибами, – и она снова поворачивает меня, словно спрашивая разрешения.
– И все? Больше ничего? – В удивлении выдаю я, намекая еще на любое блюдо.
– Больше ничего. Ты что-нибудь выбрал? – Беспокойное перелистывание плотных страниц меню выдает мою неловкую озадаченность. – В таком случае советую говяжьи щеки, моя сестра просто в восторге от них была.
Загадочно угадав нашу готовность, к нам подоспевает официант. Я диктую заказ. Обслуживающий нас мужчина где-то минут пять спустя приносит один бокал вина, затем с искренне виноватым выражением лица обращается ко мне:
– К сожалению, не нашлось…
В чем дело, догадаться не сложно. Как-то нелепо отмахнувшись рукой, я перебиваю его:
– Тогда мне то же самое, что и у девушки.
Еще через пару минут у нас обоих по бокалу, однако вино мы не дегустируем, дожидаясь основного блюда.
– Приятный аромат. Хорошее вино. Кажется, я его пила, не могу точно вспомнить.
– Спиртом отдает сильно.
По правде говоря, я не шибко-то жалую алкоголь. Не находил я среди горьковатого эликсира нечто веселящего или успокаивающего. Однако сейчас мне просто-напросто приятно медленно и плавно потягивать вино в ресторане вместе с Кариной. Находил я в том некую эстетику романтиков, которой так недоставало множество одиноких лет.
– Я такая голодная, весь день не ела.
– Почему это?
Она пожимает плечами и поводит бокалом перед носом в попытке уловить нотки белого винограда, выросшего где-то на полях во Франции года два назад.
– Кстати, ты обещал рассказать о какой-то идеи. О рассказе, кажется, – вдруг вспоминает она, почесывая светлый лоб, и я тут же сдаюсь без боя. В любом людном месте, особенно в замкнутом, где собственный голос звучит до неприличия громко, где тебя способен подслушивать каждый, мне крайне некомфортно открывать свою составляющую… Я считал писательство смыслом жизни, будучи неизвестным от слова совсем, но я и не стремился к славе. Когда люди, ни капли не смыслящие в литературе, а тех, кто знал достаточно из этой области, рядом со мной не было, навязывали мне советы о том, как добиться успеха в писательском еле, я твердо с раздражением отвечал: «пишу только для самого себя». И в этом заключалась правда. Я не стремился завладеть вниманием читателей, я писал ради самовыражения и потому говорить о своем творчестве свободно, говорить о том, что я чувствую, когда пишу, по каким мотивам пишу, или чьи образы заложены в моих произведениях, я мог, избегая публичности, разве что с близкими людьми и в некой интимной обстановке…