И конечно же, меня среди его учеников никто невзлюбил. Мало того, что я девчонка, так вдобавок была слабой девчонкой, которую зачислили «по блату» в виде весомого слова уважаемой матушки. Я бы тоже себя невзлюбила.
Как только нас ставили в спарринги[4] и наставник отворачивался, я получала удары сильнее, чем могла вытерпеть. Удары, о которых никто, естественно, не знает.
Я притворялась, что мне не больно.
Мама была права, чем еще раз подтвердила свой уважаемый статус в чужих глазах, потому что в таких враждебных условиях мой потенциал очень скоро раскрылся. Откуда ни возьмись, у меня тоже появились ответные колючие иголки, которые ранили и приносили боль всем, кто посмел косо на меня взглянуть.
Мои навыки улучшились и меня перевели к детям постарше, в этот раз я была горда собой, потому что перевод произошел благодаря моим умениям и моей силе, а не заслугами родственницы. В той среде я понимала, что сильнее их, и знала, что смогу постоять за себя, и поэтому не особо боялась их нападок. Я даже ждала этого, но враждебная среда научилась иначе делать больно – меня били словами. Мне было неприятно, обидно и больно, но я давилась слезами, чтобы их никто не видел.
Я притворялась, что мне не обидно.
После полугода такого ада я думала, что уже не смогу плакать, что больше нечем рыдать, но я могла. Во мне еще что-то осталось.
И, когда меня снова перевели к хранителям, старших меня на три года, я плакала не от боли, они меня не били, и не от колючих слов, они меня уважали, а от того, что я отстраняюсь от них, боюсь и ненавижу.
Эта ненависть длилась год за годом, день за днем, мысль за мыслью, и мир хранителей мне полностью опротивел. Эта ненависть была тенью в моей жизни долгие годы.
Скапливаясь по чуть-чуть, она незаметно, но полностью поглотила меня.
Когда я решила покончить с этими занятиями, наставник сказал, что я смогу уйти, если одолею всех учеников в той комнате.
Я одна. Мне шестнадцать, и я хочу жить своей жизнью, а не следовать чьим-то приказам. Ребенок, желающий свободы и восемь взрослых сформировавшихся парней. Я так жаждала освобождения, что дралась с таким остервенением, будто бы у меня был настоящий кинжал и меч, а они были настоящими врагами, которых необходимо убить, чтобы освободиться.
Это был бой не на смерть, а на жизнь.
Я билась за свободу, за попытку обрести друзей и быть нормальным подростком, без изучений трех видов историй, разновидностей языков, которые не смогу указать в резюме, что понадобится мне в реальной, настоящей жизни.
Я билась за саму себя!
После победы, вырванной зубами, я ушла и больше не вернулась.