«Во имя справедливости», – неуверенно ответил я, хотя ради неё жертвовать свободой вовсе не входило в мои планы. Я пожалел, что так ответил.
«Какой справедливости? Не той ли, которая позволяет тебе унижать людей лишь за то, что они верят в бога? Или, может, той, что дала тебе право глумиться над святынями, к которым стремятся тысячи людей? Справедливо ли неуважение к церкви и религии, притом что в них веками нуждались и нуждаются люди? Ты дискредитируешь государство, что дало тебе возможность учиться, работать, ходить, любить, в интернете сидеть. В этом твоя справедливость? А ты что-то сделал для неё? Вы, – говорил он, видимо, уже обращаясь к воображаемой аудитории, – только и знаете, как ругать и критиковать власть, а сами-то в этой жизни что сделали? Вам хватает храбрости кричать на митинге «Путин – вор», а мусор после митинга за собой убрать слабо? Справедливо ли, что срёте вы, а убирать будут другие? Однобокая у вас справедливость получается».
Что мне было ему ответить? Да и стоило ли вступать в дискуссию? Вопросы этого фээсбэшника исходили словно от моего отца: «На какую ещё ты улицу собрался? А ты по дому что-то полезного сделал? Ходишь только жрешь и срёшь, никакой пользы. Я на тебя горбачусь, а от тебя никакой благодарности». Когда отец напивался, я всегда старался улизнуть из дома, шатался до полуночи, чтобы потом тихо и незаметно вернуться и лечь спать.
Когда мне тяжело и неуютно, я всегда стараюсь убежать от того места или от тех обстоятельств, что меня гнетут. Глупо терпеть. Но и глупо бороться, когда силы неравные. Может, это и малодушие с моей стороны, но у меня, если хотите, такая философия: убежать, подумать, всё взвесить, а потом решить, как быть дальше. Не знаю, но в отношениях с отцом такой подход всегда помогал. Когда я возвращался домой, отец уже спал. Весь удар на себя принимала мать, ей приходилось выслушивать его пьяный гундёж и поливание грязью – меня, её и всего на свете.
Фээсбэшника позвал кто-то, он оставил меня, так и не дождавшись ответа. Я сидел на бордюре за «уазиком», на котором меня привезли. Омоновцы в основном разошлись кто куда, ходили мимо меня, не обращая никакого внимания. Тех офицеров, что проводили обыск в моей квартире, поблизости не было. Оглядевшись, я прикинул, что до ворот было метров двадцать. «Если я пройду за «бобиком», а потом за тем чёрным джипом, то расстояние сократится ещё на десять метров. Потом надо будет спокойно выйти на улицу, а там останется перебежать через дорогу и скрыться в проулке, – план побега мгновенно созрел в голове. – Если меня остановят, то скажу, что просто решил промяться по территории, в конце концов, меру пресечения мне ещё никто не избирал, а наручники сняли». Как я буду действовать дальше, я тогда не представлял, но решил, что интуиция подскажет, думал, что пару дней перекантуюсь у друзей, встречусь с адвокатом, попробую за это время обналичить деньги, что висели в