Только она собралась уходить, он схватил ее за руку.
– Постой, попозируй мне, – сказал он это твердо, потому что в его голове летали странные мысли.
– Чего? Ты что совсем спятил что ли? – вдруг она возмутилась и одернула свою руку.
Но ей понравилась эта мысль. Она гордо выпрямила шею, преобразилась в лице и даже стала чуточку красивее и моложе. Она улыбнулась ему, давая понять, что ее нужно немного поуговаривать.
– Пожалуйста, я хочу рисовать с натуры, неужели ты мне откажешь, милая?
Он знал, на какие точки нужно надавить.
Она огляделась и закрыла двери в кухню, чтобы никто из соседей не зашел. Затем быстро расстегнула пуговицы на халате и села на стул напротив него. Он наблюдал за всем этим и смотрел куда-то сквозь нее. Она распустила пучок своих волос, оголила ключицы и приняла позу. Ведь раньше она часто была его вдохновением.
Но карандаш так и остался лежать на столе. Он растерянно не понимал, что происходит. Ее тело не вдохновляет его, он не видел в ней женщину, он видел только мать своих детей, но не более того. Он настолько отвык от женского тела, что ему не хотелось его рисовать. Да и тело его жены было не таким уж идеальным: растяжки, лишний жирок на животе, грудь потеряла свою форму, на ключицах выступила сыпь, наверное, заразилась от Лизы, на шее синяк, поставленный в процессе игры. Волосы ее мягко лежали на плечах, неброско и натурально. Но все это было не то.
И он снова вспомнил ту девушку. Встал и вышел из комнаты. Пошел спать, а карандаш так и остался лежать на столе. А его женщина так и осталась сидеть полуобнаженная в тусклом свете луны, вдыхая сигаретный дым, не успевший выветрится из комнаты.
Эта мысль прокрадывалась в его сознание все глубже и глубже, а унылая, убогая действительность возле него только усиливало ее. С каждым днем он рисовал только то, что его просили: небольшие плакаты, зарисовки в детские журналы, портреты на заказ. Никто не жаловался, но он чувствовал, что это не его. Он хотел выразить настоящее искусство, но не знал как. Нет, он знал. Он был настроен решительно.
Он желал сотворить шедевр.
И у него все для этого было, кроме самого вдохновения. Лучика света, глотка свежего воздуха в этом многофункциональном аду, который окружал его и давил на его виски с такой силой, что казалось, это проломит ему череп. Он был измучен, истощен, подавлен. А его жена только усиливала это состояние, а ведь дошло до того, что ему и вовсе не хотелось идти домой.
Он желал любви.
Пусть и не настоящей, пусть выдуманной где-то в его голове и зарисованной на его будущей, еще не сотворенной картине, он желал ее. Желал ее со всеми ее муками, страстями, горечью и нежностью. Ведь врут все люди: для счастья нужна любовь. Ты будешь счастлив везде, если в твоем сердце живет настоящая, а самое главное взаимная любовь. Ни для кого не секрет, что именно это чувство, сравнимое с самой жизнью и смертью, вечно и способно творить то, что может делать только человек – искусство.