***
Видимо, курс Всемирной истории (а уж тем более, Российской) станет самой смешной книгой, которую на Страшном суде прочтет Создатель.
***
Не правда ли, странно, на крыльце дома на сороковой версте от губернского города думать о пирамидах, мудром боге Тоте, о двух руслах Нила, в пустыне и на небесах? Думать черт-те о чем, когда под боком своя, не менее древняя, разве что более дикая река, дачники, ничем не отличающиеся от бедуинов и египетских рабов, дымящаяся городская свалка, не уступающая никакой пирамиде, барахолка, в которой не разберется ни Тот, ни этот, которого звать Меркурий.
Любой афоризм, любое меткое слово, не рожденные сами по себе, а вырванные из контекста, банальны и даже глупы. Как и каждый из нас, каким бы он остроумцем или умницей не был, вырванный из общности людей, – глуп, пошл и банален. Верной себе остается одна лишь мудрость, но ее так мало в мире, что можно даже сказать, вообще нет. Во всяком случае, она скрыта от мира, а если мир узнает о ней, она очень быстро превращается в общее расхожее (так и напрашивается другое слово: отхожее) место.
Почему женщины примеряют шляпки не к голове, а к туфлям или сапогам?
***
Как измерить мир, когда даже в душе не можешь измерить свое одиночество?
***
Кто же это сказал: «После меня хоть потоп»? Ной или Генрик Сенкевич? Или слесарь-сантехник?
***
Проверить свое самочувствие на других – не это ли основное занятие человека?
***
Зачем люди хотят так много знать, если истинное знание скрыто всего в нескольких словах, составляющих скелет сущего: свет и тьма, добро и зло, любовь и ненависть?
***
Почему русские не ищут среди предков Авраама, Кафки и Эйнштейна русских корней?
***
Неужто мусульмане считают и всех жен гяуров неверными?
***
Стоит ли доказывать эту формулу: СМЕРТЬ = Я – МИР?
Пара замечаний о женщинах
Спящая Красавица – не самое худшее состояние женщины.
***
Женщины были бы ангелами, если б не их пол.
На платформе электрички можно увидеть общество равных возможностей: помимо граждан, голубей, воробьев, иногда ворон. Никто не мешает друг другу, всем хватает места.
Голубь, подзакусив, бросает взгляд на голубку, прохаживающую вблизи, кружит вокруг нее, то в одну сторону, то в другую, прижимая ее к бордюру. Хвост веером, вздыбленный хохолок, даже угол наклона туловища меняется – не голубь, а просто МиГ-истребитель – шажки становятся упругими, быстрыми, бормочет себе под нос: «Сейчас. Сейчас. Сейчас, голубка, станешь ты моею!» Девушка уже и согласна на все. Но тут через две скамейки бросают на асфальт хлеб, и кавалер от барышни перелетает к еде. Голубка – следом. И крылья ее рыдают: «А я?! А я?! А я?!»