13 января на площади Ленина собралась огромная толпа мужчин. Выкрикивая лозунг «Баку без армян!», они пошли громить дома, ориентируясь на списки жителей из ЖЭКов. Они шли, расползаясь от центра в спальные районы города, как чума. Выбрасывали армян с балконов верхних этажей, резали их ножами, били топорами, сжигали заживо прямо на улицах. Погром сопровождался грабежами. Многонациональный некогда Баку превратился в ад.
Юле и ее маме – коренным бакинцам, хорошо знавшим потайные закоулки центра, – удалось пробраться через сквозной проход на другую улицу, а потом и в другой район, где они несколько дней прятались в заброшенном доме. Избавившись от армян, бандиты обещали очистить город еще и от «русских оккупантов».
Погромы продолжались шесть дней. Все это время Юля с мамой и еще несколькими семьями неазербайджанцев прятались в подвале дома – без еды и воды. Пили мочу и воду из луж. Лизали побелку со стен. Говорили между собой на «бакинском» языке – если человек забывал то или иное слово на русском или азербайджанском, вставлял другое – армянское, татарское или еще какое-нибудь. Дедушка-сосед решился выйти на поиски пропитания и воды, но назад уже не вернулся.
Наконец с улицы послышался глухой рокот – в город вошли советские танки. В ночь с 19 на 20 января начался штурм. Утром ослабевшие люди стали выползать из своего убежища. Бойцы доставили их на паром, который шел в Красноводск. Там Юля увидела пропавшего дедушку-соседа – живого, но… с отрезанными ушами.
После погрома в городе не осталось армян и евреев. На пароме была лишь небольшая часть тех, кому посчастливилось вырваться из бакинской мясорубки.
В Красноводске беженцев поселили в здании полуразрушенного общежития, спать им пришлось на полу без матраса. Но хотя бы давали еду, и воды из крана было вдоволь. В конце концов власти включили бедняг в программу помощи беженцам и выделили им жилье в Нижегородской области.
На дворе наступил март. Доставшийся Юле с мамой дом оказался заброшенной избой практически без крыши и с проваленным полом – в такой же заброшенной и опустевшей деревне. Но печка все-таки была.
Как выжили мать и дочка, для меня остается загадкой до сих пор. Починили крышу, залатали пол.
В августе Юлю приняли в педагогическое училище в Нижнем Новгороде и даже выделили место в общежитии. Жизнь налаживалась. Вскоре она вышла замуж, и молодые переехали в Москву. Сейчас, глядя на эту неунывающую, оптимистичную женщину, нельзя и догадаться, через что ей довелось пройти.
Но я знаю: когда ей кажется, что на горизонте маячат какие-то неудачи, она вспоминает тот старый подвал и ту жажду жизни, которую почувствовала, сидя там. То ощущение, когда каждая капля воды становится необычайно сладкой, а каждый глоток воздуха – возможно, последним и от того невероятно вкусным…