Познаний у Мэрта тоже нельзя было не замечать. Наряду с усвоением большого числа стихотворных текстов он был лично знаком со многими известными их авторами, живыми современниками, включая сюда и малодоступных сочинителей сановнего уровня, а, кроме того, уже и в годы, отдалившие его от подростковой поры, не ленился дотошно изучать филологию в её разнородной совокупности и даже в дополнение к ней – философию. К делам его службы в качестве порученца в военном ведомстве это имело отношение самое, наверное, отдалённое, тем не менее он, казалось, был по-настоящему увлечён изысками в светском духовном, что Алексу, мало доверявшему одному только дворянскому происхождению, не могло не импонировать, и на том, собственно, возникло у них и прочно удерживалось на протяжении многих лет тёплое, искреннее и даже какое-то восхищённое, чисто приятельское расположение друг к другу.
Из этих отношений как бы сами собой устранялись хотя бы какие недомолвки и требования, кроме, разумеется, тех, которые диктовались этикетом просвещённого вольного дворянства и были хотя и строги и нередко даже безжалостны и жестоки к переступавшим их, но в то же время служили надёжным и удобным средством быстрого раскрытия и утверждения тех, кто в соответствии с данными им от рождения правами размещался в сословной среде; каждому её представителю они давали равные шансы на их признавание в таком сообществе и наибольший возможный простор к поддержанию в нём не только полезных, но и в высшей степени утончённых взаимоотношений, часто с первым рукопожатием, при знакомстве, не говоря уже о том, что они могли входить в практику общения просто и естественно, как бы вне связи с правилом, установленным, конечно же, прежде всего для взрослых, но – ещё и на стадии безотчётного детства.
Отношения, сущность которых задавалась как бы сама собой, априорно и непременно для каждого в дворянском сословии, были по-особенному и дороги, и желанны; считалось нормой их принимать и никогда не отказываться от них, использовать любую возможность к их осуществлению и поддержанию.
Собираясь к Лемовскому по делам обещанного тем займа, Алекс имел основательные причины не давать особой огласки своему посещению родовой усадьбы Мэрта, поскольку надо было считаться в первую очередь с необычным реноме человека в статусе найденного потенциального займодавца. Как раз поэтому Лемовский был извещён письмом соискателя денежной суммы только о вероятном сроке прибытия. Отказываться же от свидания с Мэртом не имело существенного смысла. Ведь ехать было по тому же направлению дороги, причём её начало находилось сравнительно недалеко от основного губернского тракта. Рассчитывая там передохнуть и предвкушая получить, может быть, удовольствие от своего перемещения, как это у него выходило едва ли не каждый раз прежде, он отправил записку Львёнку, сообщив, когда смог бы добраться до усадьбы. Тому даже не надо было объяснять, что намёк предназначался непосредственно Мэрту, и уже дня через четыре Алекс получил от него уведомление, что он непременно будет у своей матушки в одно время с ним. «Я только что из заграничной поездки, – говорилось в его записке. – Не так-то легко упросить начальство именно сейчас дать мне короткий отпуск, но я хоть перед кем на колени стану ради встречи с тобою, дружище, в своём доме в Неееевском, и она обязательно состоится…»