Алексей снова исчез на неделю, и Володька уже не рассчитывал увидеть его в ближайшие дни, но раздавшийся вечером, часов в девять, телефонный звонок разрушил это предположение. Яковлев вздрогнул: к тому, что каждый связанный с Лехой звонок приносит различные неприятности, он еще не привык.
– Володю к телефону можно? А, это ты, старик? Привет! – По голосу и по тому, что язык заплетался, было понятно, что Леха пьян. Слушай, Володь, я тебя очень прошу, если можешь, то, пожалуйста, мне, конечно, неудобно, ну…
– Говори прямо! Что у тебя?
– Короче, я сижу в "Театральном" – это около "Летающей тарелки", ну, там, где Управление речного пароходства, ты знаешь. Так я могу рассчитаться с официантом – грозится сдать в милицию. Ты знаешь, чем это грозит? В общем, я тебя очень прошу, приезжай ко мне, не хватает четвертака. Договорились? Я жду. Не дождавшись ответа Алексей положил трубку. "Знает мой характер, – раздраженно подумал Володька, проклиная себя за мягкость, – придется Сереге отдать "пласт". Как ни дорожил он новой пластинкой "Битлз", но денег больше взять было откуда.
Через час энергично распахнул двери бара, окунаясь в непробиваемую, едкую мглу табачного дыма и опасаясь свободно, полно дохнуть, начал задыхаться, ударил в глаза, ослепил, заставил зажмуриться изменчивый в цветах световой поток, тянущийся от мощных прожекторов, Володька закурил ("Вроде полегчало") и вялой походкой направился в просторный со скачущими зайчиками отблесков от зеркал дискозал, где под натиском децибел в оглушающем реве музыки, под искрящимися фонарями среди танцующих скрывался Леха от платы за удовольствие, а разгневанный официант с перекошенной бабочкой, как представилось Яковлеву, метался я от стола к столу, вглядываясь в лица, пытаясь обнаружить прохвоста, и еще Яковлеву показалось, что лица сидящих за барной обшитой зеленым кожезаменителем стойкой, за столиками с вазами сухих цветов, в толпе, дергающейся под зажигательный ритм в центре на полу из плекса, – все лица напоминают поразительно лицо Лехи; и Володька оторопел – где искать?
Кто-то хлопнул по плечу сзади, и над ухом, срываясь, прохрипел пьяный бас:
– Я ж знал, меня ты не бросишь. Посидим?
Володька метнул на Алексея ошалелый взгляд, точно насквозь пронзил: смеется что ли? За руку, как ребенка, Куницын провел Яковлева между группками танцующих; Володька шел, не проявляя никакого сопротивления, как пьяный, покачиваясь, прищурившись, сверлил ненавидящим взглядом спину друга. Уселись, в бокалах запенилось шампанское.
– Не надо! – мстительно возразил Яковлев и решительно встал брезгливо бросив на стол серую бумажку. Из засасывающего, плотно обволакивающего полумрака хотелось вырваться, и музыка, и гам, и хохот сливались в сознании Яковлева в это безудержное: бежать, бежать, сломя голову. Леха что-то шептал с придыханием, какая-то девица с резкими чертами лица – эту резкость придавали явно, без меры намазанные лоснящиеся губы, которые сжимались и она словно фыркала – развалившись в кресле за соседним столиком, ухмылялась и, может, потешалась над мальчишеской выходкой Яковлева. "Обезьяна" – неприязненно подумал Владимир и чуть было не бросил ей это в лицо, но спохватился, и опять скачкам пронеслось в мозгу: быстрее отсюда.