А друзья улыбались, рассказывали новые анекдоты и под дружный раскатистый смех трепали за плечо.
– А с тебя причитается, – вдруг сказал вечно сияющий, неунывающий тезка Владимира и достал из спортивной сумки фирменную кассету, – что ты и просил, "Юнона"…
– Спасибо, братья, спасибо, тезка. Насколько велики мои познания в мифологии, Юнона – римское имя царицы богов Геры, супруги Зевса, в римской мифологии – Юпитера. Ежегодным омовением я Канафосском ключе в Аргалидс богиня возвращала свою девственность.
– Ладно, Володька, развел тут философию. Заводи свой "трактор".
– Извините, ребята, но мне сейчас некогда. Соберемся завтра, а?..
– Нет, у тебя явно что-то случилось, – не угомонялся тезка.
– Что ты? Все нормально.
– Тогда пойдем дальше, гонят так гонят. Но если что нужно, кулаками там подсобить, или еще что, не стесняйся.
Было муторно на душе, тоскливо, и оттого, что не мог сказать им о Лехе, и оттого, что понимал неуместность своего равнодушия к гостям, а тезка смотрел на него с сочувственно-скорбным укором, заглушая прорывающуюся обиду, и медлил с уходом, словно хотел убедиться, точнее уверить себя в том, что Яковлев изменился.
"Почему он так смотрит на меня? Осуждает что ли? – думал Яковлев. – Откуда ему знать, что мы с Лехой расходимся, как корабль от причала. И я ему лгу, потому что жалею Леху и потому, что сказать напрямик об этом просто невозможно", – и тягостно вспомнив о Лехе, который проспавшись, сейчас, вероятно, с тупой головной болью, голодный бестолково шатается где-нибудь по улицам, чувствуя, что противоречит себе, подхваченный неведомой силой, нажал клавишу магнитофона, и когда из колонки в углу комнаты вылетел вопль, и поплыл, надрываясь, хард-рок, чувствуя испарину на лбу, Яковлев сказал:
– Дела отменяются!
И тут сквозь звуки металлической музыки до него нечетко долетела прерывистая трель неурочного звонка и, уловив участившееся биение сердца, подумал: «Кто бы это?»
– Ты нас помнишь, надеемся?! – встретил его угрожающий вопрос в передней, когда приоткрыл дверь. Это были очередные гости, с «волчьими глазами», опять двое. – Какие еще наркотики у тебя? Гони аптечку! – И видя, что Яковлев не реагирует, и глаза его, расширенные, удивленные растерянно блуждают по их лицам, нагло полезли в квартиру.
– Пошли вон! – не сдерживаясь, закричал Володька и ногой подпер дверь.
– Кто там? – раздалось из комнаты.
Голоса отрезвили наглецов, они отступили:
– Мы еще поговорим.
Отношения между Володькой и Лехой стали холодными, правда, одно время они еще виделись и то, только ради Оксаны. Дня через три после того скверного вечера в баре, в воскресенье, Яковлев уговорил Куницына сходить к ней и отдать долг. И после того, как открылась дверь и даже не дверь, а словно крышка сказочного ларца, и Оксана, чуть пахнущая душистой пудрой и сладкими духами, в легком халатике с желтыми ромашками, с разлетевшимися, еще неприбранными по утру волосами, с зардевшимися пухлыми и бархатистыми щеками, показавшимися Володьке очень милыми, и синевато-ясными глазами, смущаясь, пригласила в комнату, и после того, как Лехой была произнесена пространная в добрых интонациях, но весьма сумбурная речь, и после ее нежного голоса, грудного, поющего, который, мнилось, обласкал теплой волной, Яковлеву почудилось, что он как будто и раньше знал эту девушку, бывал н этой просторной, светлой комнате с фортепиано, плюшевым медведем, диваном, полкой для книг и фотообоями, изображавшими райский уголок природы, и в душе от нахлынувшего представления возникло удивительно сильное желание; пусть все это – и неподдельная радость, и встреча, и восторг, и снисходительный ее тон, и голос нерешительного Лехи – никогда не прервется, пусть повторится тот вечер знакомства и тот конфуз, если не удастся отыскать предлог, чтобы побывать здесь снова. Он чувствовал, что что-то новое, прекрасное, безумно волнующее, но прежде неизведанное и томительное захватывает его целиком, поглощает и увлекает стремительно в мир, непостижимо связанный с величавой рекой, с облитым июньским солнцем в пышной зелени пологими берегами, с шалашом, слепленным на скорую руку из молодой поросли и около него мерцающим в вечерние часы крохотным костром, где провел, когда-то запоминающийся месяц.