- Если меня в больницу, вы картину заберите у ней, - тихо сказала Нюрка матери. - Она обещала, я ей за это печь белила.
Старуха не ответила.
- Выша! - вдруг закричала Полина. - Выша! Мне боль-ни-цу! Больницу...
- Если случится что, - сказала Нюрка, - вы, мама, свидетельницей будете, я над собой ничего не делала. А только не держатся его дети во мне.
- Когда рожать собиралась? - тихо спросила Полина, прижимая трубку к уху плечом.
- На Сдвиженье семь месяцев будет, - сказала Нюрка.
- Ася Хамзаевна! - снова закричала фельдшерица. - Мне Асю Хамзаевну позовите... Тяжелый случай...
Она снова замолчала. Видимо, там, за пятнадцать километров, пошли будить врача.
- Сдвиженье - не знаю, это когда? - тихо спросила она, жадно затягиваясь новой, только что зажженной сигаретой. Про нее плохое говорили, будто с учителем она...
- Воздвиженье Креста Господня, - зло сказала старуха. - Курить-то вот знаешь.
- Ты мне дату скажи, - все так же тихо и спокойно сказала Полина.
- В общем, через месяц, - посчитав в уме, быстро сказала Нюрка и в страхе, что мать скажет еще какую-нибудь грубость, улыбнулась фельдшерице.
- А где мужик-то твой? - все так же тихо и не выпуская трубки из-под уха, придерживая ее плечом, спросила та.
Нюрка чуть не заплакала от неожиданной обиды этого вопроса и только молча махнула рукой. А старуха рядом с ней еще больше подобралась и выпрямилась от строгости.
Муж у Нюрки был пьяница. За двадцать лет совместной жизни нажили они троих детей - все девочек, - а больше родить никого не могли, как говорили врачи, по причине его прогрессирующего пьянства. В последние годы он ходил в пастухи и теперь был в отъезде - погнал бычков сдавать на мясокомбинат. А там, на мясокомбинате, по слухам, у него была одна рабочая, и каждый раз, попав туда, он запивал. Обида была не в том, что он там пьет с чужой бабой, а в том, что все это не вовремя: лето стояло жаркое, сухое, и даже теперь, к концу августа, не только не похолодало, но, наоборот, прибавилось и духоты, и пыли, и крупных злых слепней, которые истощали скот, мешали пастьбе и нагулу. Впрочем, нагул и удой и без того были плохи - корма все почти повыгорели, и потому-то и решил колхоз заблаговременно освободиться от бычков - их-то Нюркин муж и погнал в город. Но ведь это колхозных погнали, а свою-то корову не погонишь. Без нее зимой молоко где брать? А девочкам есть нужно, и поросенка выпаивать нужно. Дома от него хоть какая-никакая помощь. А так - и вовсе никакой.
Нюрка и сама могла косить и ходила, косила, но ей это было мукой: в лугах было много слепней, а их, да и всяких других летающих и ползающих насекомых она боялась до смерти. Однажды, еще в детстве, невидимая мушка прыснула ей в глаз своих личинок, немедленно заползали по зрачку какие-то мелкие червячки, и Нюрка от страха и острой боли тихо осела на землю. Она бы, может, и ослепла тогда, если бы мать сразу не промыла глаз водкой.