На сцене уже стоял стол и два стула. Появился тощий человечек небольшого роста, со смешными, как у белогвардейцев, усиками. Он кивнул на стул, сел сам, левой рукой схватился за край стола, а правую поставил локтем на стол, намекая на схватку на руках. Кириллыч не был выдающимся силачом, но тут же понял, что поединок неравный. Он сел, обхватил ладонь тощего и одним движением повалил его руку на стол. Человек встал, поклонился и покинул сцену. Его место занял другой. Он был гораздо крупнее, но – с одной, правой, рукой. Держаться за стол он не мог. Кириллыч удивленно посмотрел на старуху: разыгрывает она его, что ли. Но старуха только кивнула, подбадривая его. Кириллыч разозлился. Едва они сцепились ладонями с одноруким, как он резко дернул его существующую руку вниз и победил. Однорукий упал, ударившись о стол: выглядело это унизительно и оттого Кириллычу захотелось еще ударить его ногой по лицу. А однорукий будто того и ждал, он слегка приоткрыл рот, как бы говоря: “Целься в губу, она тотчас же лопнет, крови будет больше, чем в твоих стихах про совят”. Кириллыч сдержался. Однорукий еще какое-то время призывал его ртом, но все же встал и удалился. Дальше шла женщина: огромная, обнаженная. Возможно, трусами она владела, но за складками живота угадать их было нельзя. Кириллыч остервенело подумал, что в кинотеатрах ее ненавидят: так она не похожа на киноактрис. Через полминуты он уложил и ее, больше сражений на руках не было.
После на площади расчистили место для забегов. Возле свежей белой линии встал человек с флажком, другой расположился на противоположном конце площади. Вся дистанция растянулась метров на пятьдесят. К удивлению Кириллыча на старт первым вышел тот же худой мужичок, который первым боролся с ним на руках. Со стороны стало ясно, что происходит уже что-то совсем не то, но Кириллыч отупел настолько, что ничего не видел и не мог себе объяснить. Худого он обогнал: тот свалился посреди дистанции, неуклюже оседлав свою же ногу. Следом был однорукий. С ним случилось еще хуже: он сломал до того целую руку. Вывели и жирную женщину, она единственная из соперников Кириллыча добежала: через минуту после того, как финишировал Кириллыч.
Загремела какая-то уморительно-несмешная карусель из испытаний. Как будто Кириллыч шагнул в бездонную воронку и через несколько часов понял, что все еще летит вниз, задевая грубые стены. После забегов он боксировал с тремя карликами за раз. Кидал ведро с навозом в гигантское баскетбольное кольцо, закрепленное на пылающем щите. Перетягивал канат, половиной которого был канат, а второй, доставшейся, конечно, его сопернику, – колючая проволока. На следующем испытании ему порвали рубашку, потом – испачкали кровью. Собака без передних лап разодрала ему штаны, а беззубую девочку вывернуло ему на спину, когда он переносил ее на веселых стартах. Отдыхая в следующей паузе, он думал, откуда в Рассветовке столько уродов, и чем это завершится. Он нес в полах рубашки свиную голову, когда ударил гонг, а приближенная показала табличку: “Конец”. Толпа аплодировала минуты три и разошлась. Кириллыч стоял на сцене, ободранный, покусанный, загаженный и смертельно уставший. Старуха сама поднялась к нему на сцену и вручила записку. Там значилось: