– Знаешь, Данила, – сказал Ламасов, – предвкушение у меня, предчувствие охотника, который расставил сети. Это ощущение, фактически экстрасенсорное, телепатическое, будто я вижу фигуру человеческую, беспомощную фигуру, но еще не знающую о беспомощности своей, которая блуждает во тьме, мечется как мотыль в бамбуковой роще и не замечает, что пространства для маневра вокруг нее все меньше и меньше, а по периметру – в землю сырую! – уже воткнуты прутья будущей тюремной решетки, как шесты королей вокруг хижины тибетского отшельника. На тех путях, что нами просматриваются, мы расставили ловушки… – тут Варфоломей махнул рукой, будто схватил добычу, – и эти самые ловушки, капканы и ямы, присыпали мы листьями и накрыли камуфлирующими ветками, так что остается только дожидаться, в какую из них Бог пошлет нам зверя, добычу-то нашу!
– Прямо-таки сцены примитивной охоты, – сказал Данила.
– Нет, Даня, сцены примитивной охоты это заостренные палки, камни, а в лучшем случае, если посчастливится, огонь!
– И господь дух святой, – сказал Данила.
Аграфенов необдуманно фыркнул.
– Ну-ну, Фома неверующий! – пробормотал Ламасов.
– Я ненароком, не думал оскорбить кого, – сказал Аграфенов.
Варфоломей расстегнул куртку от шеи до пупа и вытащил из кармана лист бумаги формата А-4, сложенный напополам.
– Я пойду к Акстафою, – объяснил он.
– А не рановато ли? – спросил Данила.
– У Акстафоя свет в окне – значит, можно.
– И смех, и грех, лейтенант! У нас в общежитии это за святое правило, почти что за закон почиталось, – сказал Аграфенов.
Глава 8. Под звуки костяной свирели
Пластмассовая пластинка луны проигрывалась на граммофоне предрассветного неба. Температура минус одиннадцать по цельсию. Фонари подливали масло в огонь. Варфоломей вышел из служебного ВАЗ-2101, захлопнул дверцу и, добродушно-непринужденно насвистывая отцовскую мелодию, направился своей неудержимой, нерушимой и на удивление бесшумной походкой – хлюпали по лужам только поскрипывающие туфли в резиновых калошах! – к подъезду дома, где жил Акстафой и умер Ефремов; и Варфоломей плыл бесплотной тенью в мерклом, послеоперационном свечении луны, которая прорвалась сквозь аккуратно выстриженную в лохмотьях сизо-синюшных облаков прореху; краешком глаза лейтенант – подходя к исписанной безобидными, потешными ругательствами входной двери, – заметил струящийся из форточки сигаретный дым, а курил, конечно же, Акстафой.
Варфоломей открыл дверь и, наступая быстро-быстро на каждую ступеньку – поднялся на второй этаж и постучался.
– Это кто? – спросил Акстафой через минуту.