Гофф весело-задиристо посмеялся.
– Имя-то жертвы своей помнишь, Гофф?!
– А я не убивал никого – хотите верьте, а хотите – нет, – худыми руками всплеснул Гофф, – Асламов уже покойником был, может, во сне умер, мне то, дураку, померещилось – спит, а знал бы, что задохнулся он – обратно в форточку шмыгнул бы сразу! Уж что грешил я, воровством промышлял – отрицать бесполезно, а вот к мокрому делу – я в жизни не приступился!
Варфоломей изучал Гоффа подрагивающими глазами.
– Ну что ж, – протянул Варфоломей.
– Я могу идти?
– Куда идти?
– На улицу.
– А зачем?
– Погулять хочу.
– Холодно там.
– А мне без разницы!
Варфоломей подумал:
– Ты пока в коридоре покукуй и передай Рябчикову, родному моему гостю – чтобы в мой кабинет ножками семенил!
Глава 12. Стервятник хватает лебедя
– А-а, Борис Геннадьевич, любимый мой родной, – протянул руку Варфоломей, – ну, прямо-таки явление Христа народу!
Рябчиков, утирая уголок рта, щурясь со злым замешательством и настороженно, оборонительно, непроизвольно прижимаясь к стенке, глухо, раздраженно ткнувшись носом туфли о ножку банкетки, просеменил в кабинет Варфоломея. И, переложив трость из левой руки в правую, выставил ладонь в сторону, не оглядываясь, нащупал дверь и затворил ее за собой – одет Рябчиков, Борис Геннадьевич, был в расстегнутый пиджак, жилетку и брюки, а худощавые ноги в вязаных женской рукой носках оканчивались полированными до блеска кожаными туфлями; на затылке Рябчикова, среди аккуратно, коротко постриженных бело-седых волос – топорщился хохолок, в том месте, куда пьяный Ефремов некоторое время, несколько месяцев назад, саданул Борису Геннадьевичу отобранной у него же тростью.
– Можно? – спросил Рябчиков, указывая тростью на стул.
– Нужно, Борис Геннадьевич, нужно! – ответил Ламасов.
– Это хамство, – пожаловался Рябчиков, – знаете ли, это… да это нахальство! Мало того, что вы, товарищ лейтенант, вашему Ефремову покровительствовали – и ему нападение на меня с рук сошло, как с гуся вода! – так теперь вы моим именем, моей фамилией, будете как тряпкой кровь с места преступления утирать!? Думаете, будете ходить по друзьям моим, по соседям моим, по всем – слухи распускать безнаказанно!? Пачкать имя мое, фамилию доброго деда моего – Рябчикова, Святослава Вячеславовича! – в грязи вымарывать, внушать всем нелепую идею, смехотворную, невероятную, что Рябчиков, дескать, имел и мотив, и возможность, а может, даже и оружие у него имелось – чтобы Ефремова убить! – и вам это тоже, как с гуся вода?!
– Понимаю вас, – ответил Ламасов.
– Ничего вы не понимаете! – отмахнулся Рябчиков и поднял торжествующе руку, – но еще поймете, уж поверьте мне – вы поймете, товарищ следователь, гражданин Ламасов! Вот сами видите, что Ефремов ваш – доскандалился, допрыгался, наш стрекозел, на граждан мирных бросаться с ножом и кулаками, а вы его причудам пьяным, белогорячечным, выходкам да похотям ненормальным попустительствовали, вот и кончил он – соответственно! Между прочим, тут и ваша вина – что убили его!