– Кто там? – спросил хриплый голос.
– Руфина Ильинишна, откройте, это Евгения – ваша соседка!
– А, Женечка, ты к моему…
– Пожалуйста, – стонуще-рыдающим голосом умоляла Новикова, – пожалуйста, Руфина Ильинишна, откройте мне!
– А у меня дверь на ключ заперта!
– Вы подойдите к двери, пожалуйста, Руфина Ильинишна, вы с обратной стороны можете открыть – надо только повернуть!
Новикова прижалась ухом к облицованной искусственной кожей двери и вслушивалась в звуки – но она слышала только лишь осточертевший, обезумелый стук собственного сердца, а в промежутках умоляла Руфину Ильинишну поторопиться, и когда та справилась с замочной скважиной – Новикова тут же вошла.
– Здравствуй, Женечка!
– Руфина Ильинишна, я к вам!
– Ко мне?
– Ваш сын сейчас дома? – спросила Новикова, – он вчера приходил за помощью и сказал, что вы сильно порезали руку!
Но Руфина Ильинишна беспомощно-невнятно лепетала, сетуя на свою внешность, а Новикова посмотрела на ее руки и, не снимая измызганных сапожек, быстро прошла по коридору в комнату – и, открывая дверь, мысленно взмолилась, пока ее предположения и опасения рисовали среди многочисленных теней собственные картины; она заметила, что у наполовину зашторенного окна стоит, расставив ноги, гладильная доска, а на доске – вертикально расположен утюг с пригоревшими к давным-давно остывшей поверхности частичками крахмала, на застеленной кровати – лежит расправленный и отглаженный с правой стороны пиджак; но в темно-синие глаза Новиковой бросился табурет, на котором среди всяческих диковинок и финтифлюшек – высыпавшихся из коробочки канцелярских скрепок, стеклянного стакана с отблеском света в недопитой капле воды, – ржаво-синий, подчеркнутый тенью, лежит согнутый дугой окровавленный гвоздь со сплющенной шляпкой, а рядом – плоскогубцы, которыми орудовали в здешней импровизированной операционной, и хотя Новикова ни минуты не хотела задерживаться здесь, ей пришлось!
Она вытащила из кармана салфетку, аккуратно смахнула на нее гвоздь и завернула, спрятав в отделение сумки, затем взяла плоскогубцы – и сунула их, расстегнув застежку-молнию на сумке, заметила ружье, стоящее в углу за шкафом, но к нему не притронулась, а торопливо вышла, игнорируя обращенную к ней речь Руфины Ильинишны, вернулась в коридор, где нашла, ощупав чувствительным пальцем, прокол на подошве туфли в резиновой калоше – взяла ее, сунув себе под мышку, затем взяла за руку Руфину Ильинишну и, смущенную, сконфуженную, непонимающую и беспомощную, вывела ее из квартиры, нашарила в кармане ключи и, оглянувшись в пустое, бесшумное пространство, отперла дверь в свою квартиру и, сопроводив Руфину Ильинишну, придерживая ее за локоть, как тысячу престарелых пациенток до нее – обе прошли, в конце концов, внутрь.