Инга разворачивается к нам спиной и идет первая, но я разгадала ее поступок – она прячет слезы. Бросаю на поганца колючий взгляд и кивком головы вынуждаю его идти за матерью.
И все же, прежде чем сделать шаг, хватаю его за футболку и рывком наклоняю к себе.
– Я не знаю, какие ты преследовал цели, привезя меня сюда, но только ради счастья в глазах Инги готова простить тебя. И только попробуй выкинуть какой-то фортель, клянусь, кастрирую ногтевой пилочкой!
Он грубо отрывает мое запястье с футболки, а по равнодушному выражению лица делаю вывод: ему плевать. Вот же!..
И, тем не менее, Илья вошел в дом за матерью, а ведь мог просто развернуться и уехать.
Я разулась, а этот кретин зашел в обуви! Пройдя в гостиную, закатываю глаза. Говнюк по-свойски уселся на диван, широко раскинув руки по спинке, и закинул ноги на журнальный столик. И Инга ему ни слова не говорит, но вот мужчина не выдерживает. Подходит к Илье и одним движением скидывает ноги со столика.
– В своем доме будешь вести себя, как вздумается. И обувь сними сейчас же! Иначе…
– Иначе что? – перебивает он, и я четко вижу в его глазах отвращение. – Выставишь мою задницу за дверь? Да пожалуйста.
Краем глаза подмечаю, как тяжело вздыхает Инга – она меж двух огней. Собственно, как и Марина между мной и Росом. Без вмешательства третьего быть беде. Но прежде чем я успеваю сказать хоть слово, Инга спешно пытается спасти напряженную обстановку:
– Кстати, Анисья, знакомься, это Лев Григорьевич, мой му…
– Твой ёбарь, – резко и с долей цинизма перебивает Илья.
На этом мое добродушие вмиг заканчивается. Просто лопается воздушным шариком, из которого брызгает вся скопившаяся с момента похищения ярость.
Подхожу к Илье и со всей дури отвешиваю ему резкий подзатыльник. И пусть у меня теперь ноет ладонь, но хотя бы так я поставила на место зазнавшегося индюка.
– Ты… – он подрывается с дивана и замахивается рукой.
Инстинктивно прикрываю лицо руками, жду удара, но ничего не происходит. Секунда… Две… Три… Медленно убираю руки и выдыхаю, не будет он меня бить. Хочет, судя по покрасневшему и перекошенному злобой лицу, но сдерживается. Сердце от паники уже грохочет в груди, но плевать, я сделала то, что должна была.
– Ты можешь сколько угодно ненавидеть отчима, но мама – это святое. Тебя могут презирать все вокруг, но она будет любить всегда, независимо от того, сколько гадостей натворишь. А ты что делаешь? Осознанно плюешь ей в душу! Да я бы все на свете отдала ради материнской любви. Но я не знаю, что это такое, потому что моя мама умерла, когда я была маленькой.