Замерев в дверном проеме, смотрю на него. Любимого, родного, но такого чужого сейчас.
Взгляд Сойера не меняется, в нем то же равнодушие. И предупреждение. Но он молчит.
И я не произношу ни слова, хотя столько всего хотела сказать, когда мчалась сюда как безумная.
Тишина становится невыносимой, и когда я уже не могу больше смотреть в его пустые глаза, усилием воли заставляю себя сделать шаг вперед.
- Не входи, - слышу приказ, отданный безжалостным грубым голосом.
Его голосом.
Я слышу его впервые за эти бесконечные… одну неделю? Две?..
Вздрагиваю от окатившего меня холода. Он не может так говорить. Мой Сойер не может так говорить со мной. Это неправда!
Я делаю еще шаг.
Он рявкает зло:
- Стой, где стоишь! Ни шагу больше!
- Но… почему? - слабым голоском выдавливаю из себя, все еще не понимая.
- И у тебя хватает наглости спрашивать почему? - глаза, полыхающие гневом, ненавистью и ледяным презрением, сужаются.
- Сойер, пожалуйста… Я… не понимаю. Что изменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз? Тогда ты сказал, что любишь меня. Ты солгал? - знаю, что выгляжу жалко, и презираю себя за это, но я останусь и буду спрашивать, пока не узнаю все.
Он смотрит на меня, не мигая, словно пытается прочесть что-то в моих глазах и, моргнув, боится пропустить что-то важное.
Я встречаю его взгляд открыто и бесстрашно. Я знаю, я уверена, что в нем нельзя увидеть ничего, кроме тотального обожания и преданности.
Он едва заметно усмехается и качает головой.
- Подлая сука, - еле слышно цедит сквозь зубы или мне это показалось?
Нет, он не может. Не может так говорить или думать. Я наверняка ослышалась.
- Что?.. - переспрашиваю жалобно, но в тот же миг понимаю: он знает.
Дыхание у меня перехватывает, но ничем больше я не выдаю своего состояния. И мимика лица, и язык тела, и выражение глаз - все под контролем.
Он оценивает мою выдержку циничной ухмылкой.
- Это ты, - говорит прямо и хлестко, как щелкает плетью. - Я знаю, что это ты. Я вижу, что это ты.
Я никак не реагирую, и он замолкает, а после паузы тихо, без злобы, спрашивает:
- Как ты это сделала? Как тебе удалось? - и еще тише, горячным шепотом: - Как ты могла?!
- Раиска? Ты откуда здесь?
Морщусь – русским именем меня давно никто, кроме деда и младшего братца, не называет. И если первый делает это потому что мое приобретенное американское имя для него все равно что ругательство, то второй вспоминает, что я урожденная Райка, только когда хочет меня позлить. Сейчас, казалось бы, не та ситуация – площадка у ворот «Рикерс» не кишит желающими встретить его и заключить в объятия после четырехлетнего заключения. Не кишит настолько, что тут только одинокая я, и ему следовало быть поприветливее, но когда Хайден поступал умно? Точно не в последние годы, иначе не оказался бы за решеткой.