В пенале искрящейся жизни,
Обычный простой карандаш,
Веду свою линию к тризне
Сквозь груды бумаг, ералаш.
Эффектны чернильные ручки,
Фломастеры ярких цветов.
Теряюсь в житейской толкучке —
На вид непригляден, суров,
Я сер, не светящийся маркер,
Не пылок, как броский акрил,
Не Вотермен, точно не Паркер,
Хотя в штриховании мил.
Со стразами перья гламурны,
Богат золотой антураж.
Меня дожидается урна —
Не вечен простой карандаш.
Подтянутый был, остроумный,
И мной восхищалась пастель.
От страсти, порою безумной,
Дрожала в экстазе постель.
Ломается грифель мой твёрдый,
Осталось немного чертить.
Был раньше ретивый, упёртый,
Способный дружить и любить.
Сейчас похожу на огрызок —
Облуплен, обкусан, худой,
Давно не гожусь для расписок,
Не хвастаюсь прежней длиной.
Точилки забот постарались,
Уменьшили гордый мой рост,
Снимая зря стружку, игрались,
Приблизив смиренный погост.
Хотел я признания, славы,
Оставить значительный след.
У времени злобные нравы,
Оно правит ластиком бед.
Как я рисовать ни старался,
За мной – чистый девственный лист.
Обидно, смешно просчитался
Графитовый идеалист.