Иду к раздевалкам, открываю мужскую и первые тридцать секунд застываю в ступоре. Хелен уже пришла на занятие и начала раздеваться, слава богу, не успела снять лифчик, а в это время из хамама выходят два мужика, укутанные полотенцами ниже пояса. Эта дура не узнала, что раздевалки поменяли местами, и предстала перед ними во всей красе: в одном, мать её, нижнем белье. Я вначале тупо её разглядываю, понимая, что без одежды она просто отвал башки. Вернее, она и в одежде была хороша, но в таком виде просто ожившая фантазия. То, что я вижу, вводит меня в оцепенение.
Свет из окон подчёркивает каждый изгиб её тела, пухлые алые губки вызывают сумасшедшее, уже знакомое томление в груди, руки сами тянутся схватить её, смять, прижаться к бархатистой коже, желая присвоить себе.
Но, утратив возможность соображать и став похотливым жеребцом, я не сразу понимаю, что полуголая Алёнка нравится не только мне. Тот мужик, что повыше и полотенце у которого поменьше, не собирается указывать девушке на её ошибку в выборе раздевалки, он делает наглый рывок к ней и сразу же распускает руки. Уговаривает и лапает. Девочка отбивается, сопротивляясь. Ей неприятно, она против! Все трое меня не видят.
Не знаю, откуда во мне мгновенно берётся столько злости и ненависти, Хелен ведь бесит меня, но я делаю четыре широких шага и, прошипев: «Отвалите от неё», буквально отшвыриваю двух дятлов в сторону. И получаю наслаждение оттого, как они голыми жопами садятся на пол, теряя свои полотенца.
Тащу её через коридор, как есть: в трусиках и лифчике. Сжимаю запястье, делаю больно, обвиняю в глупости и нерасторопности.
— Как можно было запереться в мужскую раздевалку и не заметить этого?
— Что ты здесь делаешь? — удивляется она, быстро перебирая ногами.
— Я теперь всегда буду там, где ты, — издеваюсь я.
Никто не смеет тыкать в меня средним пальцем. Пусть это будет моей местью. Лохматая, практически голая и тоже злая Алёнка едва за мной поспевает. Какого хрена? Она ещё смеет свирепствовать в мою сторону. Блудница на минималках. Сама чуть в свои мелкокалиберные стринги не наложила, когда мужики на неё набросились, а теперь строит из себя валькирию.
— Можешь просто сказать спасибо, — с хищной алчностью оглядываю её аппетитные изгибы и не менее вкусные впадинки.
Она дёргается, неестественно синие глаза взирают на меня с ненавистью. Нет, ну вы посмотрите, я её спас, а она на меня таращится, будто я КАМАЗом переехал всех её родственников.
— Меня теперь на всех камерах в трусах будет видно, — шипит она, сердито вскидывая подбородок. — Идиот!