Никита молчал, словно его не было в комнате. С нее ручьями стекала дождевая вода, и на полу образовались грязные лужицы. Переминалась с ноги на ногу и ждала ответа. Но Никита молчал. И вдруг она почувствовала себя такой одинокой и ненужной здесь!.. Захотелось повернуться и уйти — в ночь, в дождь, куда глаза глядят.
— Ты меня слышишь? — спросила она совсем тихо.
— Слышу, — донесся из-за газеты равнодушный голос.
— А почему же молчишь? Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего не случилось… Я просто очень устал и проголодался. Пришел домой, а поужинать нечего…
— Та-ак, — протянула она, чувствуя, как в груди закипает что-то горячее и тяжелое. — Он устал… А я… а рабочие с дальних буровых, думаешь, не устали?
— Что ты хочешь сказать? — спросил он, складывая газету.
— А то… Почему не выслал трактор с будкой? Мы по такой грязище шли… Ведь тебе три раза звонили, и ты обещал.
— Тракторов мало. Ты об этом знаешь не хуже меня. А те, что есть, были посланы на другие буровые.
— На какие?
— На левобережье Кинеля. Там заливные луга…
— Но ведь мы за лугами… Двенадцать с лишним километров!
— Оставим этот бесполезный разговор. Я хочу есть. Ужин готов?
Она молчала и со слезами на глазах смотрела на него.
— Я спрашиваю, ужин готов?
Что она могла ответить? Ничего. И она промолчала. Ее жгла обида, все в ней бунтовало, но она почему-то промолчала. Быстро сбросила с себя промокшую одежду, умылась, насухо вытерлась чистым полотенцем и начала готовить ужин.
А через неделю или две после этого, когда она точно так же задержалась на работе, Никита прямо заявил ей:
— Тебе нужно бросить работу. Получаю я достаточно, на двоих хватит. Завтра оформляй расчет.
Галину поразили неожиданность и бесцеремонность такого заявления, и она принужденно засмеялась.
— Очень уж быстро ты хочешь.
— Я помогу тебе.
— Я не прошу твоей помощи… И работы не оставлю…
Гурьев как-то странно глянул на нее — быстро и косо — и сказал:
— Тогда…
— Что тогда? — решительно спросила она, зная уже, что он ответит.
— Тогда нам придется подумать о… нашей дальнейшей жизни.
— Да, подумать стоит. Так жить нельзя, — сказала она, стараясь заглянуть ему в глаза. Никита резко повернулся, сорвал с вешалки пальто и ушел, крепко хлопнув дверью. Дома он не ночевал…
Стычки, подобные этим, повторялись все чаще и чаще. И неизвестно, к чему бы все это привело, если бы Никиту не перевели в Поволжье. Она не ушла от него, даже поехала вместе с ним, хотя все шло к их разрыву. Что ее удерживало от решительного шага, она и сама не знала. Привычка? Надежда на лучшее? Неизвестно. Он стал чужим, его присутствие тяготило, мучило ее, и она с облегчением вздыхала, если, придя с работы, не заставала его дома.