* * *
…Домой в этот день Галина пришла поздно. Она устала — ломило поясницу, гудели ноги, побаливала голова. Настя встретила ее доброй, ласковой улыбкой.
— Что поздно так? — спросила она, помогая Галине раздеться. — Наташка сегодня опять пятерку по арифметике получила. Все тебя ждала: где, да скоро ли придет тетя Галя? Похвалиться хотела. Не дождалась, уснула.
Галина улыбалась растроганно и немного застенчиво. Она не понимала, почему так хорошо, так заботливо ухаживает за ней Настя, почему она так, по-семейному, делится с ней всеми своими радостями, огорчениями, переживаниями.
— Какая ты добрая, Настенька, — проговорила Галина, чувствуя, как нежность заполняет ее сердце.
Нисколько не смущаясь, Настя ответила, вздохнув:
— Все мы, бабы, такие добрые. Говорят, есть злые, сварливые… Брехня! Это, может, на первый взгляд так кажется: ух, какая злющая! А загляни любой из них в душу — доброта одна… Знаю я, по себе знаю, какие мы злые да сварливые… — И добавила неожиданно, глядя на то, как Галина, разбрызгивая воду, моется горячей водой над зеленым эмалированным тазом: — Красивая ты, Галинка. Груди-то, как у девчонки торчат, словно яблоки налитые.
А поздно вечером, поужинав и пересказав друг другу все новости дня, они сидели в потемках и пели песню о высоком дубе, что стоял среди долины в своей могучей, неповторимой красоте. И было так непередаваемо сладко и грустно на сердце!.. И хотелось почему-то заплакать. Обняться крепко-крепко, прижаться друг к другу и плакать, и петь о судьбе одинокого дуба…
3
Буровой мастер бригады, начавшей бурение скважины № 422 на участке Галины, Василий Митрофанович Анохин с нетерпением ждал нового инженера. Но «барышня», как он назвал Гурьеву, не явилась ни на первый, ни на другой день. Из разговоров с буровиками Анохин узнал, что «новенькая» безвыездно сидит на 82-й, у этого недотепы Горшкова, и там «наводит порядок». Анохин решил узнать подробности и, выбрав случай, зашел в контору к своему давнему другу Андрею Гавриловичу Куцыну.
Андрей Гаврилович работал снабженцем и, стало быть, должен знать все, что интересовало Анохина.
— А-а, Митрофаныч, — радушно встретил его Куцын, протягивая маленькую руку. — Здравствуй, здравствуй… Присаживайся поближе. Почему не заходишь?
Анохин уклончиво ответил:
— Дела, сам знаешь… — И вздохнул: — Дел невпроворот.
Куцын погрозил беленьким пальчиком:
— Брось, брось, знаю, почему перестал заглядывать. Боишься ты, Митрофаныч, боишься…
Анохин в силу некоторых обстоятельств уважал Куцына, по терпеть не мог его привычки повторять в разговоре одни и те же слова по нескольку раз подряд. Это мешало схватить суть разговора, приходилось напрягать внимание, и после беседы с Куцыным у него всегда болела голова.