— Я не понимаю ваших действий, Анохин, — сказала она, когда захлопнулась дверь.
— А я не понимаю ваших, — ответил мастер. — Вы человек новый, еще не знаете наших условий.
Галина села за стол напротив Анохина.
— Вас, кажется, Василием Митрофановичем зовут?
— Совершенно верно.
— Так вот, Василий Митрофанович, давайте условимся сразу: я буду уважать вас как мастера, а вы меня как начальника участка, то есть как вашего непосредственного начальника, — согласны?
— Согласен.
— Так вот, я вам приказываю, я подчеркиваю, приказываю отправить все эти долота на восемьдесят вторую. Идите и распорядитесь, чтобы не пришлось грузить долота снова, — людей нужно уважать, Василий Митрофанович.
Длинное худое лицо Анохина судорожно сморщилось, собралось у глаз, у крыльев носа, около уголков толстогубого большого рта в мелкие складочки.
— Этого приказа я не могу выполнить.
— Почему? Вы не привыкли подчиняться? Но подчиняются же вам рабочие.
Анохин усмехнулся:
— Пусть-ка попробуют не подчиниться. Они знают, что я не умею бросать слова на ветер.
— Беспрекословное выполнение разумного приказа — это очень хорошо, Василий Митрофанович. Но когда приказ становится для человека палкой-погонялкой, то это дикость, произвол, если не хуже… Впрочем, об этом мы поговорим с вами поподробнее в минуту досуга, если вы не будете возражать, а сейчас идите и выполняйте приказ.
Анохин быстро взглянул в лицо Галины и тут же опустил глаза, прикрыв их своими мохнатыми бровями.
— Хорошо, — сказал он, подумав. — Я не знаю, к какой категории вы относите свой приказ — к разумному или к палке-погонялке, — но я подчиняюсь. Однако, — он тихо хлопнул ладонью по столу, — однако я вынужден буду написать докладную главному инженеру…
Галина поняла намек, вспыхнула. Сдержавшись, холодно бросила:
— Это ваше право.
— Прекрасно. — Анохин поднялся, шурша плащом, и вышел.
Через несколько минут Галина увидела в окно, как машина отошла от буровой и, переваливаясь на неровностях дороги, словно огромная утка, скрылась из глаз. Галина с теплотой подумала: «Вот старичок мой обрадуется!..» — и тут же посерьезнела: Анохин возвращался. Шел он, сутуло горбясь, длинный, нескладный, но непреклонный. Эта непреклонность чувствовалась и в том, как он держал руки за спиной, и в выдвинутом вперед упрямом подбородке.