В прохладном подъезде Джин ощутила, как сильно колотится сердце. Казалось, его было слышно и на верхнем этаже, где он уже ждал ее.
Есть ли у него ключ? Этого она не помнила. С каждым лестничным пролетом она обретала решимость. На последних ступеньках Джин наконец-то узнала его волосы песочного цвета: он прислонился к стене, утомившись от подъема. На колене, чуть ниже килта, виднелся шрам. Пусть Дональд сейчас хромает — это неважно, со временем он поправится. Больше всего ее обеспокоила его бледная кожа, запавшие щеки и болтающийся воротничок, который раньше тесно облегал крепкую шею.
Сейчас, когда она впервые за несколько месяцев увидела его, стало ясно, что Дональд скрывал от нее в письмах: рука, которую с такой готовностью пожал их сосед на улице несколько минут назад, была у него единственной. Пустой левый рукав свободно свисал. Память сразу же подсунула картинку нынешнего утра: она вспомнила, как Том протягивал обе здоровые руки, чтобы забрать у нее Энни на пороге своей квартиры, и она чуть не побледнела от гнева, жалости и зависти. Все внутри у нее задрожало, дыхание перехватило, и сразу же стало стыдно за такие чувства. Потом приступ прошел, и она почувствовала ненависть к себе.
— Джин… — Дональд посмотрел на нее добрыми серыми глазами и потянулся к ней. — Моя жена.
Она сразу вспомнила, как он обращался к ней в письмах: не «дорогая», не «милая Джин», а «Моя жена»: «Моя жена, у меня новости…», «Моя жена, я…» и наконец: «Моя жена, со мной все в порядке…».
— Да, — ответила она. — Твоя жена.
Она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его, и почувствовала, как поднимается в воздух.
Он мягко поцеловал ее, опустил на пол, прижал к себе и прошептал:
— Мне так жаль…
— Я знаю.
— Нет, ты не понимаешь. Как я мог…
— Извинения принимаются.
— Принимаются?
— Да, Дональд. — Джин погладила грубую щетину на его лице. — Я принимаю твои извинения — не потому, что они были нужны, а потому, что ты хотел извиниться. Ты копил их несколько недель и вот сейчас наконец произнес. И я не хочу, чтобы ты их еще раз повторял.
Он замолчал. Поток слов, объяснений и сожалений был остановлен, не успев извергнуться. Наконец он кивнул в знак согласия и наклонился, чтобы поднять рюкзак, но она опередила, быстро схватив его и закинув на плечо.
— Я могу нести сам, — запротестовал он.
— Да, — ответила она. — Но если рюкзак понесу я, ты сможешь держать меня за руку, пока мы заходим в дом, а ведь так будет гораздо приятнее, правда?
Спустя несколько минут после того, как они открыли дверь, зашли, положили рюкзак и корзинку, сняли пальто и наконец снова закрылись от мира, ее внезапно накрыли воспоминания о проведенных вместе годах. Картины из прошлого замелькали перед ее мысленным взором. Вот Дональд запрыгивает на ящики на фабрике «Зингер». Вот они выносят вещи из поезда, на котором приехали в Эдинбург. Вот он смывает с себя грязь в раковине на кухне. Вот принимает у нее Энни через несколько минут после родов. Но ярче всего она видела, как водит пальцами по Библии в поисках того стиха, который и отправил их в путешествие: