Сегодня страх поселился в заблудившихся странах Африки! Он легко узнаваем, он нашей породы, липкий, подлый, раздваивающий, доводящий до безумия!
Именно он заставляет руководителя страны, которая называет себя демократией, выезжать ежедневно из своей укрепленной, как военная база, резиденции в сопровождении десятков до зубов вооруженных солдат и на дикой скорости пронзать улицы. И чем как не страхом объясняется отказ от введения демократических институтов, которые по знакомой нам терминологии там по-прежнему именуются "буржуазными"?
Этот страх я чувствовал и в Анголе, и в Мозамбике, и в Замбии.
Ощутил его и в Зимбабве. В Хараре, который я еще знал в его бытность Солсбери, все было узнаваемо. В отличие от Анголы или Мозамбика здесь не только сохранили все полученное от прошлого режима (если не считать неизбежного переименования улиц и сноса памятников), но и добавили, город украсился новыми зданиями, и со стороны парка, что за пятизвездной гостиницей "Мо-наматана", он даже кажется миниатюрным Манхэттеном.
И ритм жизни внешне совсем не замедлился. Но в городе явно что-то изменилось. Ощущалась потеря чего-то очень важного. Я долго не мог понять в чем дело. И только походив по улицам подольше, я понял, что мне мешало: в лицах зимбабвийцев появилась знакомая скованность, озабоченность, какая-то даже мрачность. Улыбок стало явно меньше. Я зашел в клуб, где когда-то состоял членом. Старый знакомый после нескольких кружек пива признался: "Ты знаешь, мы просто боимся громко разговаривать на улицах. Не дай Бог, скажешь что-нибудь не то. Могут взять на заметку". И он добавил: "Иногда нам становится очень страшно".
Местный чиновник доказывал мне преимущества однопартийной системы.
— Это намного лучше, — убежденно говорил он. — Во-первых, нет необходимости в борьбе за власть: если кто-то хочет выдвинуться, он это делает в установленном порядке, через парторганизацию. Во-вторых, не в африканской традиции иметь много партий. Мы в Африке привыкли к власти одного человека, одной силы. Да и кроме того, народ не готов к буржуазной демократии, дай ему волю, он, знаете, что натворит?
И он проиллюстрировал свой монолог лубочным, в стиле пропаганды той страны, рассказом о событиях в Восточной Европе.
Я позволил себе не согласиться (все-таки перестройка и гласность — великая вещь!) и изложил свое видение однопартийной системы, а также причин и целей перестройки у нас и в бывшем социалистическом содружестве. Собеседник поначалу нервничал — точно так же, как и мы в прошлом, когда с нами заводили подобные разговоры иностранцы, а потом стал бурно соглашаться, хотя и шепотом, хотя и озираясь! Он горячо и быстро говорил о том, что однопартийная система им "вот так" надоела, что она все давит, лишает свободы, обкрадывает, что коррупция достигла невероятных размеров…