Я не осуждаю деда. Он много сделал для нашей семьи, в том числе за счет своего характера, той самой суровости, жесткости, которая помогла ему, мальчику из рязанской деревни, прийти пешком учиться в техникум, а потом оттуда поехать по распределению на Урал, где он и встретит мою бабушку. Деревенские нравы, которые никуда из него не делись, как и из меня никуда не делся челябинский флер, диктовали ему свои правила жизни. Не думаю, что тогда, в довоенное, военное и послевоенное время, в рязанских деревнях поднимали тему равноправия или просто прав женщин. Были бабы, были мужики – у каждого своя роль, свои нравственные ориентиры – и уж будь добр, не облажайся, не подведи коллектив. С учетом своего бэкграунда, дед стал лучшей версией себя. Тем не менее его поведение травмировало, потому что для меня жизнь готовила совершенно другой путь, внутренний голос диктовал иные нравственные ориентиры.
В один из дней дед затопил баню. Сначала пошла мыться я, а потом братья. Как бы вам объяснить, что представляли собой мои отношения с братьями? Объективно им было не очень интересно тусоваться со мной, но иногда младшая сестра была им все-таки нужна: для приколов, шуток и грязной работы. Например, они заставили меня залезть на шкаф и достать дедовский охотничий бинокль, чтобы наблюдать за соседями. Шалость удалась, но когда деду пожаловался хозяин соседнего дома, то стрелки перевели на меня – Катя же достала бинокль. Дед обрушил на меня свой праведный гнев, но потом брату стало меня жалко, и он сказал, что я не виновата. Мой родной брат (с нами был еще кузен) был любимым внуком деда, я всегда чувствовала его особое отношение к нему. Вероятно, поэтому получилось максимально быстро все уладить: дед прислушался к его словам.
Так вот, баня. Пока я мылась, братья стучали в окно, торчали у него и подглядывали. Уверена, в этом не было сексуального подтекста, скорее просто желание меня позлить. Когда настала их очередь мыться, разумеется, я сделала то же самое: подглядывала, стучалась к ним и всячески мешала. Это увидел дед, выходящий из дома. Не раздумывая, он сразу перешел на повышенный тон, и я, хоть убей, не помню, что он говорил, потому что мне было жутко страшно, так что я даже немного описалась, но помню лишь, что посыл заключался в том, что я веду себя как развратная, падшая девица. Мне, на минутку, было 10 или 11 лет.
Я анализирую это событие сегодняшним мозгом и понимаю, что, скорее всего, у деда были комплексы, травма, связанные с пониманием гендерных ролей, нравственности у мужчин и женщин и всего остального. Лично я бы просто посмеялась и сказала: «Иди спать», понимая, что это дети. Дед этого не понимал, у него были свои взгляды, принципы, страхи, тревоги, деление женщин на падших и святых.