Серафим так оторопел, что и сказать ничего не может.
— Давай еще раз пробежим? — предложил он брату.
— Да ну их!
— Нет уж давай!
Взяли еще раз карточки, вышли на старт в следующем же забеге, Георгий сердито попросил судей получше следить за кустами, и побежали. Прибегают еле дыша, спрашивают: «Ну? Сейчас сколько?» — «Да, сейчас, — отвечают им, — две — сорок восемь, только вы, должно быть, по знакомой тропинке бежали».
Серафим повернулся и ушел…
…Однажды, уже осенью, шли они после работы как собаки усталые по Землянке, где находился стадион завода «Серп и молот». Настроение было мрачное: лето прошло, и есть хочется — а за забором кто-то из девчонок весело кричал: «На старт! Внимание! Марш!»
Серафим услыхал и насупился, тогда Георгий сказал:
— Сим, а ведь мы с тобой кустари. Так мы не проживем, за ручку нас никто выводить не будет.
Серафим продолжал шагать.
— Давай прямо сейчас на стадион зайдем — не съедят же нас? Ну посмеются — пусть…
— Не пойду, — ответил Серафим.
— А я пойду, — сказал Георгий.
В их жизни это был первый случай, чтобы Серафим не послушался…
После того как их приняли на «Серп и молот», материальное положение братьев улучшилось. Работая в прессовом цехе, Георгий зарабатывал до 90 рублей, и чуть меньше получал Серафим как техник-геодезист.
От сестер они переехали за город, в дачный поселок Никольское по Курской железной дороге, где дешево, за 12 рублей в месяц, сняли чердак у одинокой старушки. При желании можно было бы найти какой-нибудь угол и в городе, но Серафим сказал: «В городе не побегаешь», — и Георгий понял, что после успеха в пробеге Химки — Москва брат решил заняться тренировками серьезно. Теперь старшему брату не раз приходилось убеждаться, что ни при каких обстоятельствах Серафим не забывает о спортивном режиме. И Георгий принял этот режим, хотя в делах тренировок и соревнований ему не всегда удавалось быть таким предусмотрительным и аккуратным, как Серафим. С Георгием случалось, что он, к примеру, получал травму только из-за того, что бежал на авось; Серафим — никогда.
Вставали они рано, купались в пруду и, выпив по кружке молока, шли на станцию. От станции и до самой заводской проходной пролегала идеальная, словно для них созданная тропа — слева от железнодорожной насыпи — 17 километров. В те годы перегоны между станциями были совершенно пусты: поля, лесочки. Иногда они пробегали только треть пути и подсаживались на поезд, иногда половину, а в хорошую погоду бежали из конца в конец. Не бегали в дождь — скользко — и когда тропу заносило снегом. Без шапок, в малиновых фланелевых костюмах — лыжных, они появлялись в проходной за полчаса до гудка. Зимой волосы были седые от инея. Шли под душ, переодевались в спецовку, в буфете завтракали булочками с молоком (к молоку они всю жизнь питали слабость) и расходились по рабочим местам.