–– Хорошо поживает, конечно не удовольствие есть, но мужа чтит.
Ерофей ушел, но сна у меня не было. Каждый день какие-нибудь новости и в основном негативные. Хотя если разобраться ничего страшного не произошло. Другое дело, что я очень устал. Да и после вольчей истории не оклемался толком. Недаром товарищ Нострадамус не хочет со мною общаться.
Перед сном я вышел из юрты. Тихая морозная ночь, ни одного звука. Куда не кинешь взор, зимние красоты: ровный белый снег, леса, покрытые свежим белым покрывалом. С реки еще слышится борьба Уса с наступаюшим на него ледовым панцирем.
Почему-то захотелось оказаться где-нибудь за пределами долины, в Москве, Питере или еще …. Где еще я не успел подумать. Огнем загорелись на спине отметины от плетей, заныли шрамы от ран. Нет Москву, Питер или Лондон посмотреть только из спортивного интереса. Оценить исключительно на предмет, не изменило ли мое попадание ход истории.
Поспать мне в итоге не удалось. Потом пришли другие мысли, вспомнились некоторые люди, подумалось, а родятся ли они и прочее-прочее-прочее. Уже на рассвете я все-таки начал засыпать, как на весь Усинск запел наш петушиный король. В нашем птичнике был петух просто неимоверной красоты. Был он ответственным и серьёзным, к своим обязанностям относился серьёзно. Пел редко, но метко, вся округа слышала его трели. Когда я его слышал, у меня всегда повышалось настроение, мне казалось, что даже солнце начинает светить по-другому.
В оставшиеся до Рождества недели я почти постоянно был в Усинске, занимаясь медициной, школой, написанием воспоминаний о будущем. Так я стал называть листы бумаги, на которых писал то, что знал в различных науках. Несколько раз я съездил на завод, по одному разу в Мирский острог и Железногорск. Везде у нас медленно и спокойно текла зимняя сибирская жизнь, не очень сытая, но не голодная и не холодная.
Перед Рождеством ударили морозы и почти неделю длился снегопад. А на второй день после Рождества установилась тихая теплая погода, снегопады прекратились, наступило прекрасное зимнее время – святки.
Восьмого января нового 1777 года ударили жгучие трескучие морозы, отдельные ночи столбик термометра опускался ниже тридцати градусов, а дважды было тридцать пять градусов мороза.
С трепетом в груди я ждал наступления настоящих сибирских морозов, именно они проверят нас на прочность и то, как мы подготовились к зиме. За два месяца зимы лишь дважды пришлось поволноваться, перед Рождеством была вспышка респираторных инфекций, да перед Крещением пришлось поработать скальпелем, с интервалом в три дня было два случая аппендицита. В первых числах февраля товарищ Нострадамус подал мне сигнал: пора, светлость, ждут тебя на Енисее.