Артемьеву нечего стыдиться, он ответственно выполнял свою работу на протяжении шести лет в этой компании, подняв её на достаточно высокий уровень. Отдаёт в идеальном состоянии то, что получил почти разрушенным.
— Ваш кофе, — медленно беру блюдечко с кружкой, подвигая ближе к Фирсову, аккуратно, чтобы он не заметил, как дрожат мои руки в его присутствии. — И ваш чай, — ставлю перед Артемьевым по-домашнему большую кружку, полную до краёв. Он любит так, и его предпочтения я заучила наизусть за три года. — И печенье, — выставляю на стол, старательно уводя взгляд от Романа.
— А мои… — начинает Назар Николаевич, но я заканчиваю.
— Запасы пополнила, — молча кивает, открывая привычным жестом нижний ящик.
Достаёт несколько конфет, открывает, закладывая в рот шариком целиком, и лицо его этот момент, как у урчащего котяры, получившего долгожданное лакомство. Смотрю на него, не в силах сдержать улыбку.
— Завтра мы с Романом отправимся по нашим отделениям в области, к вечеру вернёмся. Всё ему покажу, расскажу, введу в курс дела, а послезавтра в Москву.
— Так быстро?.. — слишком шумно вздыхаю, осознавая, что завтра увижу Назара Николаевича в последний раз. Слёзы подступают, и я прямо сейчас готова расплакаться.
— Анюта, ну ты чего? — вскакивает, обнимая за плечи. — Ну я же говорил заранее. Неужели будешь скучать по старику? — смеётся, закидывая голову назад. — Я тебя в хороших руках оставляю, вот смотри — Роман Яковлевич, — указывает на Фирсова, и я вслед за его рукой поворачиваю голову, тут же утыкаясь в почти чёрный взгляд. — Молодой, энергичный и куда более симпатичный, чем я, — снова смеётся, щёлкая меня по носу.
Молча киваю, сглатывая нервный ком, колом стоящий в горле.
— А во сколько самолёт?
— О, самолёт, — подпрыгивает Назар Николаевич, — закажи билет на обед. Жена вчера улетела, будет меня уже там ждать.
— Хорошо. В последний раз что-то для вас сделаю… — почти шепчу, до конца не веря, что мой босс больше мне совсем не босс.
— Анюта, не кисни. Всё хорошо будет. Будете с Романом Яковлевичем работать, а он не обидит. Не обидишь же, Роман? — пытливо всматривается в Фирсова, который глаз с нас не сводит.
— Конечно, нет, Николаич. Буду хранить и беречь для себя, — осекается, кашлянув, — как помощницу, которой цены нет.
А меня от его многозначительной паузы в пот бросает и сердце стальным молотом заходится, отбиваясь в позвоночник.
Что задумал? Отомстит за полученную в клубе пощёчину, даже несмотря на то, что заслужил этот жест по отношению к себе? Или, как только Артемьев улетит в Москву, тут же уволит без объяснения причин?