Когда выхожу из душа, на моей кровати сидит брат. Рядом с ним стоит мой старенький макбук.
— Ты его не забыла, да? — спрашивает, кивая на погасший экран.
Я сглатываю. Знаю, что он имеет в виду. Ту фотографию, которая стоит на заставке. Окошко хоть и маленькое, но наши с Измайловым счастливые лица невозможно не заметить.
— Твою мать, Оля! — рычит Стас. — Я столько времени с тобой провел. А психологи? Они тоже ничего не дали?
— Не дали что, Стас?! — я повышаю голос, хотя стараюсь этого не делать. — Измайлов не тиран какой-нибудь и не насильник, он просто ушел, понимаешь? Бросил меня, ничего не сказав. Мне нужны были ответы, а не психологи.
Я сильнее сжимаю полотенце в руках, потому что вдруг чувствую полную апатию и бессилие. Хочется рухнуть на пол, обхватить себя руками и заплакать. Зарыдать в голос от бессилия. Я столько лет жила вдали от родителей, но под тщательным присмотром Стаса, что уже и забыла, каково это — принимать самостоятельные решения.
Разумеется, я решала, как мне рожать, в какой сад будет ходить Тимофей, кем мне работать, но в личной жизни всегда присутствовали родители и Стас. Они меня контролировали. После их смерти все изменилось. Стас остался здесь, а я вернулась в Америку. Казалось бы — полная свобода, но я разучилась. Забыла, каково это — быть свободной и решать за себя. Я всегда делала так, как правильно. Правильно по мнению родителей, брата, общества.
Странно, но осознаю я это только сейчас, когда брат, сидя на моей кровати, требует от меня ответа за промах.
— Почему ты ничего не сказала? — уточняет, блуждая по мне взглядом так, будто видит впервые.
— Потому что никто из вас не стал слушать. Ни ты, ни отец, ни мать. Вы все твердили мне, что он — не последняя моя любовь, что я обязательно встречу того самого, что Макар не достоин прощения.
— Но…
— А когда я забеременела, — бесцеремонно перебиваю оправдания Стаса. — Вы говорили мне, что это только мой ребенок. Наш, Лебедев, что Измайлов никакого отношения к нему не имеет и знать не должен. Мама, если ты помнишь, даже всерьез рассматривала возможность аборта.
— Она бы никогда не стала тебя уговаривать, — перечит Стас.
— Нет, конечно, потому что Тимофей — единственное, с чем я не согласилась. Я во всем вам потакала, но решение рожать было только моим.
С выдохом чувствую, как ослабеваю. Сил хватает только на то, чтобы дойти до кресла, стоящего в метре, и рухнуть в него.
— Чего ты хочешь, Стас? Узнать, не забыла ли я его? Или не собираюсь ли вернуться? Не забыла, но возвращаться мне некуда.
— Эй…
Стас аккуратно прикасается к моему плечу, но я тут же уворачиваюсь от его рук.