Теперь бой пражских курантов напоминал похоронный звон. Тридцать лет завоеватели жгли и грабили чешскую землю. Ее народ едва не погиб — из четырех миллионов чехов уцелело около миллиона. Обезлюдели города и села. Пылали замки и усадьбы непокорных панов. Многие ученые, философы, писатели, художники, музыканты, педагоги, проповедники либо погибли, либо предпочли смирению перед завоевателями горестное изгнание за пределы родины. Иезуиты в черных сутанах первыми возвестили наступление тьмы — они разрушали памятники, ломали статуи, рвали картины, жгли старинные рукописи, книги, даже библии и деяния святых. Для них Чехия была «мятежной гидрой», страной еретиков-гуситов. Они хотели сжечь ее дотла. Чудовищный костер полыхал на чешской земле, и казалось, что на нем после Яна Гуса горел весь народ. Эту печальную годину в своей истории чехи окрестили эпохой ночи, тьмы, мракобесия, временем умирания, засыпания, погребения заживо.
Но свет светил во тьме, и тьма не объяла его…
На короткое время он забрезжил и над чешской землей. В начале XIX века в Чехии, Моравии и Словакии появилось целое созвездие филологов, философов, историков, этнографов, писателей, художников, музыкантов, артистов, собирателей древностей. Они знали, что носителями родной культуры остались крестьяне и ремесленники. Только в их семьях еще говорили на чешском языке, пели народные песни, по-старому одевались и плясали. Желая помочь своему народу, патриоты просвещали его и обогащали его культуру. Народ назвал их «будителями», а это время — эпохой пробуждения, возрождения, воскресения. Будители обратили свои взоры на славянский мир и особенно на Россию, в которой видели надежного друга и союзника.
Австрийские власти, чиновники, жандармы и иезуиты подавляли малейшее стремление чехов к свободе и независимости. Чешский народ не мог примириться со своей рабской судьбой. Против австрийских поработителей восставали гуситы, псоглавцы, моравские заговорщики, ремесленники, студенты, рабочие. Народ ненавидел как австрийских поработителей, так и их чешских прислужников. Для народа лоскутная Австро-Венгрия была мрачной тюрьмой, а старый император Франц-Иосиф I — главным тюремщиком и палачом. Одни чехи считали Австро-Венгрию черно-желтой Бастилией, Могилой народов, Ракоуском, «Раковией» — страной рака, животного, питающегося падалью; другие видели в Австро-Венгрии нетопыря, пугающего людей ночью; третьи представляли ее в виде бездушного бюрократа, за которым маячил все тот же двуглавый орел с крыльями из штыков и лапами, сжатыми в когтистые кулаки.