Потом стало очень жарко, и все опять собрались вокруг него и улегшись, усталые, принялись наблюдать за его работой. А одна из женщин, еще запыхавшаяся, промолвила, глядя на свою очаровательную руку, которую гладил один из мужей:
– Скажи мне, братец, когда будет совершен последний из тех могучих ударов, что ты наносишь теперь, вернешься ли ты снова в наш дом?
– Ненадолго, прекрасная сестрица, – ответил Холблит, не поднимая глаз.
– Увы нам, что ты говоришь подобные речи, – рек кметь, поднимаясь с теплого песка. – Но что тебе даст этот труд?
Ответил Ходблит:
– Либо радость сердца, либо смерть.
На этом слове все они дружно вскочили и замерли, сбившись как овцы, которых только что гнали к загону, но отлучившийся вдруг пастух оставил их в недоумении. Понемногу пододвигались они к повозке, впрягли в нее животных и безмолвно отправились туда, откуда пришли. Впрочем, уже через малое время до Холблита донеслись их веселые голоса и смех с другой стороны цветущего луга. Уход соседей не обеспокоил его, и Холблит не оставлял дела и трудился, пока не село солнце, пока на небе не заиграли звезды. Тогда он возвратился в свой домик посреди леса и уснул, и не видел снов, а утром вновь с радостью приступил к делу.
Коротко говоря, не было теперь дня, который он полностью не отдал бы своей работе; дни проходили и приносили плод корабельного дела. Часто обитатели соседнего дома – да и прочих, находившихся неподалеку, – выходили на берег, чтобы посмотреть на его усердие. Никто не пытался помешать ему, но временами, не добиваясь ответа, они начинали переговариваться между собою, гадая, зачем ему так стараться на берегу моря, ибо хотя и любили они морские волны, но не слишком, и скоро поняли, что, кроме как на воду, он никуда и не смотрит… Впрочем, нельзя и сказать и того, что они ожидали близкой и вечной разлуки с ним. С другой стороны, не мешая, они и не помогали ему, если только Холблит не просил у них чего-то нужного; подобные просьбы они всегда исполняли с блаженной радостью.
Морского Орла и подругу его Холблит не видел и был этим доволен, полагая, что второе прощание им ни к чему.
Так он работал, ободрившись сердцем, и наконец все было готово: он поставил и мачту, и парус, прикрепил весла и все прочее, что нужно мореходу. А потом вечером спустил на воду свой ял, когда рядом было только два кметя, хотя нередко возле него собиралось одна или две двадцатерицы народа. Оба они улыбались и обращались с ласковой речью к Холблиту; однако ж не стали ему помогать, когда попросил он их упереться плечами в корму и подтолкнуть лодку. Впрочем, он спустил на воду свой ял без особых усилий и забрался в него и увел туда, где вытекавший из леса ручей образовывал крохотную гавань, укрывшую суденышко от моря. Там он привязал лодку к стволу дерева и в тот вечер занялся погрузкой: носил в ял припасы и воду – столько, сколько на его взгляд было необходимо; потом, устав, отправился спать к себе в дом, мечтая о том, как проснется на серой заре и направит свое судно в открытое море. И он вполне был готов ждать до утра, ибо тем вечером, как часто бывало, с моря на сушу задул ветерок; по утрам же чаще всего ветер веял с земли на море. Во всяком случае, Холблит намеревался подняться пораньше, чтобы в одиночестве ступить через борт и отплыть без всяких прощаний. Но случилось так, что он проспал, и когда вышел в лес – в кольчуге, с мечом у бедра и копьем на плече, – там уже звучали голоса. Народу собралось столько, что Холблит едва сумел протолкаться к своему ялу.