— Я сурьезно с вами, — заершился учетчик. — Мне нужны последние данные. Вон уже сеяльщицы едут, — паренек ткнул плеткой на дорогу, что вилась-кралась в балочке неподалеку от распаханных участков.
— Семь, говорю, голова два уха! — уже легче ответил Жидков.
— А у новенького сколько? — Гриша назвал фамилию Феди, но спрашивать продолжал у Жидкова.
— Ему и пиши все! — снова вдруг заорал Серега. — Вишь, я только на смену пришел.
— Мне-то что, — худеньким голоском и с обидой протянул Гриша, — вы же заваливаете сев...
— Запиши пополам, поровну чтоб вышло, — попросил Федя растерявшегося учетчика.
— Жидков сказал — крышка! Себя воспитывай, а меня не... Серега гадко выругался на Федю и стал заводить трактор. Но не успел. Подъехал грузовик. Привезли семена. Женщины-сеяльщицы, стыдливо придерживая подолы, поскакали с машины.
— Эй, милай! — закричала одна из них на Федю. Подошла к нему и хитровато затараторила: — Ты, кажись, у меня курей покупал? Это хорошо, а кошелочку-то возвернуть надобно бы. Мне наседку в нее сажать еще придется. И опять же — она целый рупь стоит. Дешевле у нас их не плетут...
Федя, не зная что делать, засовестился, растерянно зашарил по карманам. Нашел рубль и протянул женщине.
Жидков, словно впервые, непонимающе разглядывал свою глуповатую соседку Маруську. Та, довольно бубня себе под нос, достала из-под фартука носовой платок и завернула в него Федину рублевку.
— Не смущайся теперь, милай, — по-бабьи утешала устыженного Федю Маруська, — плетенка-то не ахти какая была, потерял, и бог с нею. На твой рупь я и другую заведу, поновее.
Маруська сунула меж грудей узелок и принялась вместе с бабами сгружать мешки с семенным зерном...
Уже порядком раздневилось, когда Федя оглянулся на Серегин трактор. Тот, вгрызаясь в зачерствевшую землю, казалось, мерился с нею силами: кто кого.
1965г.
ПОВЕСТЬ О СОЛДАТСКОЙ БЕДЕ
1
Бывает так: за одну ночь передумаешь столько, что в жизнь, а то и в две не вместишь. Но к утречку нечаянно навернувшаяся мысль вдруг перечеркнет все и двинет человека, не понять куда и зачем. Тогда безотчетны его движения и поступки, дум в голове никаких, кроме одной, властной и безжалостной: «Уходи, пока на ногах...»
Евдоким Ефимович после бессонной ночи бездельно пошатался по опустелому двору, вернулся в свою бессветную спаленку, что за печью, и стал собираться в дорогу. А собираться, оказалось, не с чего и не с чем. Нашарил на гвоздике свой солдатский вещмешок. В нем пяток позеленевших медалей, что принес с фронта, кое-какие госпитальные бумаги да ремень, закатанный в тугой рулончик. Это было его собственностью. Ничего больше он тут не имел.